Данил зашёл в квартиру матери. Пахло кислятиной и пылью, стоял густой полумрак из-за всегда задёрнутых плотных штор. По звону ложечки о стекло Данил понял что мать была на кухне и прошёл туда по длинному узкому коридору.
Старуха пила чай с вареньем. Она была маленькой и сморщенной, с короткими мышиными волосами и стальными жидко блестящими глазами.
— Грязный ты, — сказала Таисия. — Опять напачкал.
— Мам... я с рыбалки же ехал… — Данил тяжело дышал после подъема на последний этаж. — Извини... Я же тебе говорил.
— Ты? Ты ничего не говорил.
— Да как же, я звонил… — Данил умолк. Таисия смотрела на него и жевала, шевеля сиреневыми мокрыми губами. Данил почувствовал себя в западне, потому что знал, что звонил, но также знал, что никогда не убедит в этом мать, а потому снова сказал. — Извини.
— Извини? Ага, извини. А мне опять мыть полы за тобой.
— Я всё помою, мама.
У Данила пересохло в глотке. Он налил себе кипятку из чайника и громко хлебнул. Вода обожгла язык, он вздрогнул, и пару капель пролилось на пол.
— Все вы мужики одинаковые. Как твой отец распиздяй.
— Мам, зачем я тебе?
— А мне нельзя уже позвонить? У тебя же отпуск начался?
“Это ты помнишь.”
— Да.
— Сходи в магазин мне.
— Ты когда в последний раз выходила на улицу?
— Тебе сложно в магазин сходить?
— Нет, мам, я не о том. Тебе надо гулять, это полезно. Может, ты хоть со мной в магазин сходишь?
— В магазин-то? Сам иди. Я и так гуляю. Ты бы знал это если бы приезжал сюда хоть иногда.
Данил сжал зубы. Это было несправедливо. Он работал таксистом и навещал мать почти каждый день после работы, постоянно развозил родственников по её указке и возил старуху в сад летом. Но он подавил обиду и спросил:
— Так что надо купить?
Таисия продиктовала ему что купить. Данил осмотрел квартиру и понял, что нужно ещё купить мыла и порошка. Дополнительные покупки он делал тайно и на свои деньги потому что мать была скупа настолько что даже поездку в такси считала роскошью и растратой.
По дороге в магазин и обратно он успокоился. К срывам планов из-за матери он привык. Больше его раздражало, что Аню, его сестру, мать трогала редко. Сестра работала в администрации города и жила в ленинском районе, который считался самым престижным. Данил злился на это и считал что дело в том что Аня успешнее его и мать гордится ей больше и так же потому что мать понимала, что её квартира была сыну нужнее. Сам он ютился с женой и дочерью в крохотной конуре в промышленном районе. Мысли эти мучали его и терзали его гордость.
— Мама, это я, — громко сказал Данил в прихожей, но не услышал ответа и встревожился. Он поставил пакет на пол и прошёл в зал с телевизором. На затёртом, продавленном диване полусидела, полулежала Таисия. Она запрокинула голову на спинку дивана и постанывала.
— Мама, что такое? — спросил Данил испуганным голосом.
— Не знаю. Голова, сыночек. Болит, больно.
— Сейчас позвоню в скорую…
— Что ты, что ты! Уже было такое… давление скачет и все. Дай-ка мне мою сумочку, в комоде… Там таблетки дай, в синей коробочке.
Данил намочил тряпку (он сам не понимал зачем) и приложил ко лбу старухи и дал ей таблетки и стакан воды. Таисия отсчитала пять таблеток. Каждую таблетку старуха клала в рот дрожащими пальцами с жёлтыми ногтями и шумно, как ребёнок, запивала водой.
Старуха задремала. Пока мать спала Данил помыл полы, вынес мусор, помыл посуду и так устал, что у него вспотели усы. Когда он разбирал покупки, то услышал шаркающие шаги. Таисия ковыляла по коридору, сильно хромая. Рукой она держалась за грязно-жёлтую стену.
— Мама! — недовольно сказал Данил, помог ей дойти до кухни и усадил на табуретку. Она недобро посмотрела на сына.
— Что мама? Это что? — старуха ткнула в коробку молока на столе.
— Молоко.
— Это не молоко, это разорение. Я тебя просила купить пакет молока, не коробку. Это слишком большое.
Данил был уставшим и страх за мать прошёл когда он увидел как она шла и потому не сдержался и раздражённо сказал:
— Мам! Слишком большое молоко!
— Большое, большое, — с удовольствием заворчала старуха, сверкая глазами. — Тебя куда посылать? Ни на что не годен.
Данил подавил гнев, убрал молоко в холодильник и спросил:
— Еще что-то?
— Ничего, — сказала старуха. — Не забудь закрыться, а не как в тот раз, когда меня чуть не ограбили.
— Мама, хватит придумывать! Никогда я не забывал закрыть дверь. Снова придумала сказку и повторяешь.
Таисия махнула рукой, встала и вдруг глаза её стали беспомощными и испуганными. Нога в толстом шерстяном носке подогнулась. Таисия ухватилась за угол стола, но было поздно. Старуха упала на спину с сиплым криком и глухо стукнулась головой.
— Мама! — вскрикнул Данил и поднял старуху на ноги. Та вцепилась в его свитер крючковатыми пальцами. Влажное дыхание матери пахло малиновым вареньем и нечищенными зубами.
Данил повёл её в зал. Старуха шла и громко, визгливо вздыхала:
— Ойх! Ойх!.. Ойх!
Данил уложил её на диван и достал телефон. Таисия глубоко дышала, её желтоватое лицо покрылось испариной. Она косилась на сына и быстро спрашивала:
— Даня, ты тут? Даня?
— Тут, тут, не бойся, — отвечал ей сын, вслушиваясь в гудки в телефоне.
— Я и не боюсь, не боюсь… — успокаивалась старуха, но потом снова спрашивала. — Даня? Тут?
Доктор приехал через час. К этому времени старуха заснула, сжав руку сына тёплой высохшей рукой. Глаза она открыла спокойная и серьёзная, врачу отвечала сухо и показалась Данилу такой же как обычно.
Врач был высокий, рыжеватый мужчина с невозмутимым лицом. Он отвёл Данила в прихожую и, с жужжанием застёгивая куртку, отрывисто и мрачно говорил:
— Микроинсульт. Надо гулять. Хотя бы по дому. Что же сразу не вызвали? Нужно следить за ней. У вас есть кто?
— Нету… — ответил Данил, чувствуя, как сосёт под ложечкой. — А извините, а она не…
— Не знаю. Это по разному. До свидания.
Данил тяжело вздохнул и прошёл в ванную. Из зеркала в мутных пятнах на него смотрело синюшно-бледное лицо с усами и жидкими мышиными волосами на морщинистом лбу. “Вот тебе и отпуск.” — подумал он. Данил достал телефон с растрескавшимся экраном и набрал сестру.
— Алло, толстый, — защебетала она.
— Привет. Маме плохо. Ты можешь приехать?
— Что с ней? — голос сестры стал напряжённым.
— Микроинсульт…
— Конечно приеду. После работы.
Обычно сестра увиливала от просьб заехать к матери и что-нибудь сделать. В этом Данил ей завидовал. Она поставила себя твёрдо перед остальной семьёй и никто не просил её ни о чём. Данил же делал всё для всех, а если отказывал, то чувствовал тяжелую вину.
Данил почесал небритую толстую щёку. Следить за старухой больше некому. Он в отпуске, а другие работают. Мужчина тоскливо посмотрел на жёлтый от старости кафель и больно дёрнул себя за ус. Он устыдился от того что не хотел следить за матерью. Она же просто старая женщина. “Она моя мать.”
Он вернулся в зал. Таисия сидела и смотрела перед собой.
— Ты что так долго? Что врач сказал?
— Что у тебя микроинсульт. Тебе нужно больше гулять.
— Он врёт. Я и так гуляю достаточно. При Брежневе бы такой пустомеля не работал.
— Мам, ты хочешь кушать?
— Не хочу.
— А я хочу. Пойду-ка я что-нибудь приготовлю.
— Да?.. — недоверчиво спросила старуха. — Давай-ка я сама.
Она вцепилась в диван под ногами и попыталась подняться. Диван жалобно скрипнул.
— Помоги мне… Нога онемела. Отсидела поди.
— Мам, сиди. Я сварю.
Старуха грозно посмотрела на него и снова попыталась встать. Ей удалось чуть-чуть подняться, но она сразу упала назад и охнула.
— Помоги же мне! Что ты стоишь, олух!
Данил был уставший, голодный и потому не сдержался и закричал истеричным голосом:
— Мама! Ну давай я всё брошу и буду тебя таскать! А ты готовь! Умно же! Ну!
Он подошёл к старухе и взял её за руку. Таисия вздрогнула, будто опомнилась, откинулась назад и, мотая головой, забормотала:
— Нет, нет, что ты, Данечка, нет, не надо, иди, иди готовь, ну, чего ты…
Данил отпустил руку и ушёл на кухню. Гнев ушел. Ему было и приятно и стыдно одновременно. Приятно было потому что выпустил пар, а стыдно потому что сорвался на мать.
В холодильнике он нашёл курицу, картошку, лук и морковку и решил сварить суп. Он позвонил жене и предупредил её о том что останется у матери. Когда суп был готов, позвонила сестра. Она сказала, что не сможет приехать сегодня и будет завтра.
Данил затосковал. Он ждал Аню. Трудно быть счастливым, когда сидишь в старой квартире с разбитой старухой, а за окном дым заводов, голые деревья и грязный снег. Только огоньки машин и окон радовали жёлтым уютным светом, но вместо радости он чувствовал от разглядывания света ещё большую тоску.
Мужчина разлил суп по тарелкам и отнёс две табуретки в зал.
— Тут есть будем? — недовольно сказала старуха, откладывая книгу. — Крошки оставим.
— Я всё уберу.
Он покрыл ноги старухи полотенцем, дал ей ложку и принялся есть горячий суп, но потом увидел, что Таисия не только не дотягивается до тарелки, но и не может сесть ровно на диване. Тогда он покрошил хлеб в суп, взял тарелку в левую руку и принялся кормить старуху.
— Дожили… — шептала старуха, дуя на горячую жижу. — Дожили…
Кормить собственную мать с ложки было странно.
После Данил поел сам, включил телевизор и пошёл на кухню мыть посуду. Когда он вернулся в зал, старуха сидела в темноте с выключенным телевизором.
— Чайку бы, — сказала она. — Только на кухне. А, Даня?
Голос Таисии был заискивающим и Данил согласился потому что ему всё ещё было стыдно за то что он накричал на неё. Он заварил чай и помог дойти старухе до кухни.
— Открой тот ящичек, — попросила старуха. Данил открыл ящичек и под стопкой расписных полотенец нашёл мешочек с конфетами.
— Заначка?
— А как же, — старуха улыбнулась, как заговорщик. — Всегда надо, на чёрный день. Придёт внучка моя, я ей дам. Ты почему Настю не привёл?
— Валю, мама, её Валя зовут.
— О Господи всемилостивый! Валю.
— Учится она, школа.
— Это дело важное. Главное чтобы учиться хорошо. Я знаешь как в школу ходила?
— Нет, — соврал Данил, отправляя в рот ложку малинового варенья.
— За десять килОметров, — сказала старуха важно и значительно, как бы шокируя слушателя. — На лыжах по снегу. Один раз волка встретила. Иду, а он стоит и смотрит на меня. И я на него смотрю. Но мне кажется, меня уберёг Господь в тот день. Волк посмотрел-посмотрел на меня, да ушёл в чашу. И я как рванула домой!
— Ого, — сказал Данил. Сегодня он встал рано, от варенья и горячего чая его развезло и глаза мужчины слипались.
— Пойдём-ка спать, — сказала Таисия.
Данил отвёл мать в спальню и уложил, сам постелил себе на диване и уснул.
Проснулся он рано, от стука в дверь. Кости ломило, голова была тяжёлая. Данил открыл дверь. Это была его сестра. Сестре было сорок лет, она носила тяжёлое бежевое пальто. Всё в ней было пышно, от завитых светлых волос до тела. Аня обняла брата, обдав резким запахом сладких духов, и прошла с ним в спальню.
Старуха не спала. При виде Ани она расцвела и улыбнулась
— Дорогая моя, — сказала она. — Что ты приехала? Надо было себя мучать?
— Ну как не приехать, — сестра склонилась и сочно поцеловала мать в щёку. — Как ты? Я слышала, болеешь?
— Ну как не болеть в мои-то годы, — старуха улыбалась и мурчала, не находя слов. — Мхм, мхм, мхм… Как ты, как ты?
— В твои годы ещё с любовниками бывают женщины, — при этих словах Аня фальшиво засмеялась. Старуха же мурчала (“мхм, мхм, мхм”) и почти не вникала в смысл слов, только улыбалась и радовалась, потому что её любимая дочь улыбалась и радовалась.
— Я умоюсь и чай поставлю, — сказал Данил.
Он раздвинул шторы и пустил бледного света в комнаты. Тоска прошла, вернулась бодрость. Он почистил зубы зубным порошком, поставил чай и нарезал батон. Данил знал, что любимым лакомством старухи были бутерброды из батона и сладкой творожной массы.
Он намазал бутерброды и вернулся в спальню. Сестра сидела на краю кровати и, притворно улыбаясь, кивала, пока старуха что-то рассказывала.
— И даже не пытается как следует...
— Мам, пошли кушать?
Таисия недовольно посмотрела на сына и снова повернулась к Ане.
— А что ты не раздеваешься? Жарко же.
— Да мне… — сестра посмотрела на тонкие часики на запястье. — На работу скоро.
— Ну на чай хотя бы останься, — сказал Данил, чувствуя обиду за мать.
— Нет, нет, ты иди, Анечка, — заворковала старуха. — Иди, мы тут сами.
Сестра пошла в коридор. Данил догнал её и устало растёр щёки.
— Она съест меня. Вот всё надо чтобы было по её, — сказал Данил.
— Дань, у меня правда работа.
Аня и правда выглядела виноватой.
— Ты посиди с ней. Ты же знаешь, она тебя больше любит.
Данил изогнул бровь, но ничего не сказал, решив, что это шутка.
— Вот, — сестра протянула шуршащий пакет. — Я тут купила…
Данил посмотрел на продукты.
— Спасибо. А то не хотелось в магазин идти.
— Там не только покушать. Внизу ещё клеёнка и подгузники специальные.
Мужчина расширил глаза.
— А что ты думал-то? Она еле ходит. Пока, конечно, води её на унитаз, как попросится. Ладно, я побежала.
Сестра обняла Данила и ушла.
Данил помог старухе умыться и отвёл её завтракать. По лицу матери нельзя было сказать, о чём она думает, и ему казалось, что она грустит об уходе Ани.
— Она ещё придёт, — сказал Данил.
— Конечно придёт. Полина умница.
— Какая Полина? Аня.
— Аня… — старуха прикрыла глаза и вдруг показалась Данилу очень уставшей. — Охохохо. Объелась. — старуха съела только два бутерброда и выпила полстакана чая. — Пойду-ка я…
Данил вспомнил разговор с Аней и спросил:
— Мам, а тебя сводить в туалет может?
— Чего это? Я и сама смогу. Ты когда домой-то поедешь?
Данил опешил.
— Я не поеду домой. Я с тобой буду.
— Совсем заняться нечем, олух? Ну уж ладно, оставайся. Только помой посуду, прошу тебя. И не как обычно, а то разводы будут.
— Мама, вот ты не видела даже, как я мыл посуду. Про какие разводы ты говоришь?
— Да? А стаканы ты тоже мыл? Я вот чай пью и вкус мыла чувствую. Это нехорошо.
Данил заскрипел зубами, но ничего не сказал и убрал посуду со стола. Таисия встала и медленно-медленно, шаркая и останавливаясь после каждого шага, пошла в зал.
Мужчина помыл посуду и услышал, как мать позвала его из зала. Данил вышел. Старуха стояла и держалась за подлокотник дивана.
— Данил, помоги мне до туалета дойти, — сказала старуха отдуваясь. Мужчина отвёл её. Старуха шла ещё хуже чем вчера, наваливалась на сына кулем. У туалета пришлось снимать с неё одежду. Это неприятно поразило Данила, его обжег стыд, но, посмотрев в покрытое потом, усталое и восковое лицо старухи, он почувствовал жалость вместо стыда.
Таисия села на унитаз и отпустила сына. Он принялся чистить картошку, как она снова его позвала. Данил вернулся. Старуха грустно посмотрела на него.
— Ничего, — сказала она зачем-то. — Помоги обратно дойти.
Он отвёл её в зал и включил телевизор. Данил поставил сковородку с картошкой на огонь, как снова услышал старуху. Она снова стояла и держалась за подлокотник.
— В туалет, — сказала она.
Данил почувствовал гнев, но сдержался и отвёл старуху. Всё повторилось: она села на унитаз, снова позвала Данила и снова он помог ей вернуться в зал.
— Мама, пожалуйста, — сказал наконец Данил. — Почему бы тебе не надеть подгузники? Аня привезла пару.
Таисия задумалась, потом поняла смысл сказанного и насупилась, как ребёнок.
— Сами носите свои подгузники! — возмутилась она. — Я могу ходить в туалет! Если тебе лень помочь матери, то зачем вообще приехал?
“Потому что ты позвонила!” — заорал внутри Данил, но вслух сказал:
— Мам, ничего страшного в подгузниках нет. Это нормально.
— Тебе что угодно нормально, лишь бы мать свою угробить. Ты уже вчера купил молока, спасибо.
— Мама, я хочу приготовить обед и...
— Ты олух!
— Извините, что я олух и сижу тут с тобой! — заорал Данил. — Простите покорно! Но я, я не хочу мыть тут за тобой, так что надевай подгузники.
Мать охнула, схватилась за лоб и отвернулась от сына к стене. Данил замер с напряженным красным лицом. Таисия посмотрела на сына чужими глазами.
— Дай мне паспорт, — сказала старуха злобно.
— Ну какой ещё паспорт, — застонал Данил, он попытался улыбнуться, но был слишком зол.
— Мой паспорт! Куда ты его спрятал, олух?
— Не знаю. Это твой паспорт. Куда ты его дела?
Старуха зачем-то подняла подушку на диване, подняла плед, но ничего, разумеется, не нашла.
— Мама, пожалуйста, давай я сначала приготовлю покушать, мы пообедаем, а потом поищем твой паспорт.
— Не буду я здесь обедать, — старуха легла на диван и отвернулась к спинке.
“Хоть немного помолчит,” — подумал Данил, глядя на ее широкую, мягкую спину, обтянутую тканью платья с цветочками. Он вернулся на кухню, пожарил картошку, разложил её по тарелкам и вернулся в зал.
Мать тихо сопела. Тогда Данил пообедал сам, убрал остатки картошки в холодильник и сел на кресло рядом с диваном в зале. Он попытался почитать старую советскую книжку в белом шершавом переплёте и уснул.
Проснулся он когда старуха заворочалась и села на диване.
— Мама, будешь кушать?
Таисия подозрительно посмотрела на сына. Её сиреневые губы дрожали.
— Где мой паспорт? — спросила она высоким, визгливым голосом.
— Мама, ну какой паспорт! — сразу сорвался на крик Данил. — Хватит бредить!
— Я тут не останусь! — Таисия сжала кулаки. Её глаза были жидкими и мутными.
Данил потянулся к старухе, но та сжала костлявые кулаки.
— Пошёл вон!! — завизжала она хрипло. — Не подходи!
Она попыталась встать и начала падать, но Данил подхватил её под локти. Старуха закачалась, но нашла баланс и оттолкнула сына.
— Мама, пожалуйста, — сказал Данил испуганно. Он понял, что то, что говорило из старухи, было не той старухой, что отчитывала его вчера, это было что-то новое и это пугало Данила и он не знал как иметь с этим дело.
Старуха схватила книгу которую читал Данил.
— Ну! — требовательно сказала она. — Я сейчас окно разобью и кричать буду!
— Ну зачем….
— А-а-а-а-а-а! — заголосила старуха и замахнулась в сторону окна.
У Данила потемнело перед глазами, он вырвал книгу из рук матери, схватил старуху за запястья и зачем-то подтянул их к своей груди. Лицо Таисии ощерилось, потом сморщилось от боли и она завопила:
— Помогите! Убивают!
Данил насильно усадил её на диван и отошёл. Его испугала вспышка гнева. “Это просто старая женщина. Старая женщина и всё.” Старуха вопила и вопила пока не зашлась трескучим кашлем.
— Хорошо. Хорошо! Я сейчас позвоню, — сказал Данил, чувствуя, как по носу бежит струя пота.
Таисия прищурилась. От крика и кашля её глаза покраснели и повлажнели.
— Да? Ну давай скорее, — успокоилась она.
Данил взял телефон и вышел в прихожую. Он не знал кого вызывать и набрал сестру.
— Алло. Что такое?
— Не бойся, жива. С ума сходит.
— Как с ума сходит?
— Вот так! Паспорт требует, куда-то хочет ехать, к родственникам. Чуть с кулаками не кидается.
— Ну успокой её.
— Сама успокой! — рявкнул Данил. — Приехала на час и всё. А мне терпи.
— Дань, я работаю.
— Мне всё равно! Я один тут с ней, а вы все в стороне! Приезжай сейчас же или я её сдам куда-нибудь нахрен!
Он сбросил и сел на табуреточку в прихожей. В сторону зала он старался не смотреть. Он чувствовал усталость, изжогу от картошки и потную спину и смотрел на свой пыльный, вонючий пуховик и думал, что где-то там есть жизнь, а он сидит здесь в свои сорок как нянька с полубезумной старухой.
Сестра приехала через час с кислой миной на лице. Она сухо поздоровалась с Данилом и прошла в зал, к старухе. Та тепло поприветствовала дочь.
— Что случилось? — громко спросила сестра. — Мне Данил на тебя жалуется.
Данил стоял у входа в зал, опёршись на косяк.
— А что? — враждебно сказала Таисия, и Данил понял, что это враждебность к нему, а не к Ане. — Я у него паспорт попросила…
— Какой паспорт? Зачем тебе паспорт?
— А я гуляла и встретила их!
— Кого?
— Их! — голос старухи дрожал от гнева и обиды, она всплескивала руками и смотрела на дочь, как бы умоляя, чтобы она выслушала её и поверила ей. — Они сказали, что президент… что президент в честь девятого мая выслал продукты и деньги. И грамоту. И у меня ничего нет, значит он взял их.
Данил похолодел от ужаса, понимая, что его мать окончательно сошла с ума.
— И он в туалет не может меня сводить! И президент выслал грамоту! А я герой труда!
Данил видел, что Аня тоже испугана, но не показывала это, и говорила уверенно и доверительно.
— Мама, — сказала она с улыбкой. — Девятое мая нескоро ещё. А за прошлое девятое мая всё что ты получила мы тебе отдали. Помнишь? Там были макароны, тушёнка, конфеты.
— Да, мхм, мхм, мхм, не помню, мхм, — Таисия дёрнула себя за щёку. — А деньги?
— И деньги мы тебе отдали. И грамоту. Где грамота? Где твоя сумка?
Старуха достала из-под подушки свою оранжевую потёртую сумочку, они порылись и нашли грамоту. Таисия успокоилась.
— Вот видишь, а ты зря Даню обижаешь. Он же помогает тебе, а ты не него врёшь.
Таисия виновато посмотрела на сына, но Дане после суток с матерью казалось, что это взгляд обвиняющий и что она не только не простила его, но ещё сильнее ожесточилась за то что он наябедничал сестре.
— Ладно, ладно, — кивнула старуха. — Ладно, Анечка, спасибо. Ты иди, я посплю.
Старуха легла и прикрыла глаза. Аня накрыла её пледом и пошла в прихожую.
— Пообедаешь? — виновато спросил Данил. Он чувствовал себя ужасно из-за того что сорвался на сестру и отвлек её от работы, но больше всего из-за того что плохо думал о ней, а она не только не была лучше и полезнее его, но и справилась со старухой.
— Нет, спасибо, — Аня мягко улыбнулась.
— Аня…
— Я понимаю, — Аня улыбнулась шире. — Звони если что.
Данил вернулся в зал и увидел что мать сидит и смотрит на него виновато.
— Что? — спросил он.
— Ничего, — сказала она виновато. — Ничего, Даня.
Старуха легла на спину и уснула. Данил сел рядом и продолжил читать. Время от времени он посматривал на дремлющую мать и подавлял отвращение возникающее в груди с жалостью. “Я должен любить эту женщину.” Он забыл когда в последний раз говорил с ней не препираясь и о чём-то о чём должны говорить сын и мать. Это каждый раз были препирания или обвинения которые он терпел “потому что она мать”. Что такое “мать” в действительности он забыл и потерял чувство к этому слову. Для него это была ширма в виде вредной старухи за которой прячется то самое понимание слова которое он забыл.
Таисия привстала и снова упала на подушку. Она глухо застонала.
— Мама?
Старуха не ответила и снова попыталась привстать, но упала, и снова закричала, и крик был сильнее предыдущего.
— Что хочешь? Что-то принести?
Но старуха не отвечала. Она раскрыла глаза, громко закричала, привстав на локтях, и снова упала на спину.
Данил сидел рядом с ней всю ночь и старуха каждый раз привставала и кричала, но ему не было жалко её. Он убеждал себя что это потому что её не должно быть жаль, она же прожила долгую жизнь. Ему было страшно, и жалко, и он злился, но ничего не происходило, он не чувствовал жалости, пока наконец он не задремал и не проснулся от того что перед ним лежала бледная, мертвая старуха с приоткрытым ртом и квадратным подбородком. Его мать была мертва.
***
Это был летний жаркий день. Даня шёл с матерью за руку. Он был маленький и довольный жизнью, а его мать была высокой, сильной, красивой, и это нравилось мальчику и всё вокруг казалось бледным и нестоящим его матери. Да всё и таким и было — из-за пыли и жаркого солнца на заборах, крышах и листьях. В руке Даня держал шоколадку.
Тут что-то ударило его в ногу… вернее, он ударился о что-то на земле. Земля понеслась навстречу, мир дёрнулся… И вот он растянулся на земле.
Сначала он понял, что шоколадка выпала из руки и лежала в земле грязная и негодная. Потом что колено болит. Он открыл рот и громко заплакал — искренне, громко.
— Ну, ну, Данечка, — ласково сказала мать и подняла его на ноги, отряхнула и посмотрела в его глаза своими синими ясными глазами. Она беззвучно шевелила губами. Ей очевидно было и жалко и смешно смотреть на своего сына.
Мальчик посмотрел вниз, на рассеченную коленку. Там была кровь и грязь и боль сильнее вступила в колено и он зарыдал до соплей и хрипа.
— Ну, тише, пойдем.
От шока и боли и страданий он не понял как они дошли домой, как мать поставила его на табуретку, промыла ранку, мягкими притрагиваниями полотенца осушила коленку, смазала ее зеленкой, подула на нее и уложила сына на диван.
Опомнился он в тепле. Он лежал на диване на кухне укрытый тонким пледом. Боль поутихла, мир снова был ярким и ясным.
— Проснулся? — спросила мать и подошла. Она села на корточки перед сыном. Её лицо было жалостливое и улыбающееся.
Вместо ответа Даня приподнялся на локтях и поцеловал маму сухими губами, потом лёг обратно и зевнул. Глаза сами закрывались…
— Ну спи, спи, — сказала мама. — Кто спит — тот растёт.
Эта фраза и мамино большое, круглое, розовое любимое лицо с пышными кудрями и розовыми губами и арктически голубыми глазами были последним что он запомнил прежде чем соскользнул в сладкий сон с теплом в груди.