Иван сидел на продавленном диване и смотрел в стену. Из одежды на нем были только рваные фиолетовые трусы. Еще Иван зарос щетиной, его грязные русые волосы масляно блестели, а длинные желтоватые ногти на тонких пальцах впивались в дряблую плоть на боках (он обнимал себя). Мужчина старался не двигаться потому что каждое движение создавало отвратительную волну вони его собственного неделями немытого тела. 

На полу перед ним лежал черный пистолет.

— В самом деле, — прогундосил Иван. — Я потерял всех своих друзей и семью, у меня все болит, мне холодно и голодно, я живу в разбитой квартире. Мне остается только покончить с собой — это самый логичный и разумный выбор. 

Мужчина встал с дивана и поморщился от ломоты в коленях и боли в затекших мышцах. Он подошел к окну. За ним чернела паутина голых веток в катышках набухших почек. Иван открыл окно, и в комнату потянуло сырым, холодным запахом уральской весны — и теплым хлебом из пекарни на первом этаже дома.

— Я могу пойти и попросить просроченного хлеба, как в тот раз, — сказал Иван, почесывая брюшко в колечках жестких волос. — Да. Я могу наесться. Потом проголодаться и точно покончить с собой… Да?

Он закрыл окно, заглушив шум машин.

— Это было бы слабостью. 

В углу комнаты, на табуретке, стоял ноутбук. Иван сел перед ним — в горле и висках застучало, как будто ему предстояло выступить перед большой публикой. Он медленно выдохнул и провел пальцем по тачпаду.

На анонимном форуме в его теме о самоубийстве был всего один ответ. “Сдохни.”  

— Им нужно, чтобы ты сделал это в онлайн трансляции, им нужно зрелище. Тогда тебе будут отвечать. Тебе не поверят пока ты этого не сделаешь. Я же не могу никак доказать им что мои намерения серьезные.

Мужчина облизнул губы и прошептал:

— Ты этого и хотел, да? Вот. Они помогают тебе, они толкают тебя в пропасть. Чья вина, что тебе хочется поступать наоборот, им назло…

Тут его сердце сильно забилось, и он испугался этого и своего собственного шепота. Иван лег спиной на прохладный пол чтобы успокоить нервы. Потолок был неровный, в желтых пятнах, болезненный, мужчине стало тошно; он в припадке непонятной для него самого ярости вскочил, побежал в ванну, шлепая босыми ногами по вздутому линолеуму, схватил лезвие для бритвы с полочки и, закусив сухую губу, прижал бритву к запястью...

Какая бледная кожа, подумал Иван. Он внимательно смотрел на серый металл бритвы и черные буковки на нем, как будто там, в структуре металла запрятан ответ на его сокровенный вопрос. 

“Я могу разрезать запястье и понять хочу ли умирать пока кровь покидает мое тело. Пистолет — быстро, нет выбора… А так...” 

Я струшу, понял Иван, я трус, я вызову скорую или выбегу в подъезд и попрошу помощи у соседей, я испугаюсь вида собственной крови. 

— Я уже обдумывал это много раз, — напомнил себе Иван и отложил лезвие бритвы; тут он заметил каплю крови на грязных пальцах — порезался когда схватил ее. 

— Больно, — сказал мужчина и у него захватило дыхание от адреналинового укола; как никогда Иван почувствовал себя живым. Он, шатаясь, вышел из ванной, вернулся в комнату, помочился в ведро в углу комнаты и сел на диван. 

В туалет он идти боялся, он знал, что там спрятано, и знал, что это беспокоит его, что на это смотреть нельзя (хоть и хочется). Нет, он не пойдет туда. 

— И я должен сделать это зная что это там, — истерично прошептал Иван. — Да, да, это правильно… они не должны меня волновать.

Тут он захихикал.

— Логика! Надо верить — логике…. 

Он начал что-то еще бормотать себе под нос о бессмысленности жизни — мысли пошлые, наверняка много раз обдуманные им до него и куда более умными людьми. Но сейчас — сейчас был только он и комната. И его обещание, данное его девушке: ровно полгода назад они поклялись покончить с собой (что может быть глупее и сопливее?). Девушка наглоталась таблеток когда была одна дома; Иван… Иван искал в себе силы исполнить обещанное до сих пор, он ненавидел себя за трусость, он искал причины убить себя — как и обещал, но не мог справиться — и, и — хотя и понимал, что девушки-то нет и обвинить она его не может — он чувствовал ее взгляд у себя на затылке… страх смерти и они в туалете мешали ему.

— Положим, животное внутри меня инстинктивно этого не дает сделать… ну да я — выше этого животного, это точно. Я докажу... 

Иван пытался внушить животному внутри себя отвращение к жизни и скуку к существованию ублажая его первые три месяца (тут он пощупал свое брюшко), а следующие три месяца пытался его пытать голодом и холодом пока оно не захочет избавления от мук. В одном Иван не был уверен теперь: он боялся, что не пытался внушить себе скуку к жизни те первые три месяца, совсем наоборот, он шикарно ел и сладко пил, думая, что перед смертью надышишься. Скука к существованию? Жалкая ложь!

— Но это глупо, — удивленно сказал Иван. — Человек выживал в лагерях смерти, человек выживал в вечных льдах… Животное внутри надо усмирять. Нужно просто сделать это. Раз и все. Бах.

Тут у него заболела голова. От простуды ли — нет, не от простуды — от размышлений; Иван понял, что эти самые мысли он повторял и повторял уже не раз в этой самой комнате, сидя на этом самом диване, и все никак не мог превратить мысли в истерзанном теле в действие.

Иван снова сел у ноутбука, открыл новую вкладку в браузере и нашел фотографии еды, голых женщин… и животное снова предало его: мозгом завладели похоть и голод.

Как можно убить себя, когда так можно жить, подумал Иван, глядя на фотографии, где люди обжирались сочным мясом, или лапали женщин с шикарными фигурами, или лежали на пляже с белым песком… Курили, плавали, спали, били, кололи, резали, стреляли, прыгали — делали — и как жутко представить что после смерти это делать будет нельзя, что вечное движение остановится — в нем и для него.

— Нет, я — я… Я потерял родителей, я потерял бабушку, я потерял девушку. 

Он сказал это ноутбуку. 

Ноутбук ответил жужжанием.

— Заткнись, — сказал Иван. — Закрой рот. 

— Если бы ты хотел это сделать, ты бы давно это сделал, — ответил ноутбук. — Ты тянешь время.

— Я имею на это право. Я, я хочу еще немного времени, чтобы решиться — чтобы понять...

— Перед смертью не надышишься.

— А какая разница? Лежать мертвым — вечность, неужели эти два месяца что-то меняют?

— Это я должен тебе говорить, — улыбнулся ноутбук. — И не два, а шесть месяцев.

— Ты думаешь, ты очень умный? — спросил Иван. — Ты думаешь, тебе лучше знать? 

— Нет конечно. Это твое дело. Просто мне кажется странным, что ты говоришь и думаешь одно, а делаешь другое. 

— Я могу делать что захочу.

— Да, но… — ноутбук немного помолчал. — Вы решились уйти из жизни вместе. И она выполнила свою часть сделки. Ты же помнишь, почему?

— Нет! — рявкнул Иван. — Ну… ее нет… уже... Ей все равно… было бы…

— Я не думаю, что ей было бы все равно. Ты же помнишь? Твою мать разбил инсульт, она умерла. Твоя бабушка умерла еще через три месяца… Ты же помнишь, как страдал? 

— Я ничего не помню, — сказал мужчина голосом капризного ребенка.

— Ты очень сильно страдал.

Ноутбук вздохнул и сказал со злорадством:

— Или делал вид, что страдал.

Иван вздрогнул, будто кто-то звонко щелкнул кнутом рядом с его лицом. Он замотал головой.

— И Настя, твоя любовь, как ты ее называл…

— Я никого так не называл! — взвизгнул мужчина. — Не лги мне!

— Нет, называл… — грустно сказал ноутбук. — И вы обнимались, и целовались, и гуляли — ты помнишь — и она болела раком… Какие грустные у вас двоих были жизни, прямо сериал для домохозяек.

Мужчина заскрежетал зубами. Ноутбук нагло и злорадно высмеивал его и любовь всей его жизни (боже, как это плохо, неискренне звучит, как и то что он страдал, не-ет, в мире с такой едой и такими женщинами (он снова вспомнил фотографии) так страдать нельзя, страдание — просто разменная монета в этой глупой игре); захотелось закричать и ударить кулаком в гладкий экран… Тут на него накатил сладковатый запах ее шеи. Он вздрогнул и повернулся, но сзади никого не было, только стена, диван и черный пистолет на полу — Иван вздрогнул, словно смертельная чернота пистолета опалила его лицо… 

“Он меня подозревает. Он намекает, что если я не убил себя, хотя и обещал ей, то я не любил ее, а любил свое страдание, любил себя, а не ее, я упивался… Вернее, я не упивался, я-то как раз… Что я?.. Я запутался…”

— И она выполнила свою часть сделки, верно? — продолжил ноутбук.

— Н-не помню. Я… — он решил попробовать оправдаться. — Я думал, м-мы сделаем это одновременно, я думал, мы вместе — и мне было бы тогда проще… 

— Страх, выходит, сильнее любви… Так бы написал в паршивом слюнявом рассказике прыщавый тринадцатилетний начпис, — усмехнулся ноутбук. — Но давай к теме. Выполнила она обещание или нет?

— Да… — тихо повторил Иван. — Она выполнила.

— И она ждет тебя там. Ну, если есть место, где ждут. Прошло уже полгода. Тебе не кажется, что пора возвращать должок?

— Да, кажется… — сдался мужчина. — Кажется. Но я боюсь.

— Дело не только в этом, — мягко сказал ноутбук. — Мы оба знаем, в чем же дело.

— В чем? — задрожал Иван.

— Ну… в туалете. Мы оба знаем, что там.

— Что там? — его заколотило.

— Мне сказать? Я думаю, у тебя в голове уже возник образ.

Иван замотал головой так, что все вокруг закружилось.

Ноутбук был беспощаден:

— Там денежки твоей бабушки, которые ты нашел после ее смерти. Заначечка. Миллионов на шесть. Так что прыщавый начпис ошибся бы, написав про страх который сильнее любви. Тут ведь как: если в чем-то и есть загвоздка в наше время, так это всегда в деньгах. Шутка ли: шесть миллионов! Ох, как сладко можно на эти деньги пожи...

Иван вздрогнул. Он понял, что говорит это сам, что он говорил со своим отражением в мониторе все это время; это было страшно, ему показалось, что его мозг червивый, что там копошатся черви, они…  Иван вскочил, схватил ноутбук и, размахнувшись, швырнул его в стену. Черная пластмасса громко бахнула и упала на пол.

Мужчина посмотрел на пистолет; он все еще лежал там, у дивана. Иван, шатаясь, подошел к оружию, сел на пол и вставил холодное дуло пистолета себе в рот… зубы его застучали о металл и тогда он сжал их до скрежета зубов. Металлический вкус… не хотелось с ним прощаться… почему дуло пистолета такое вкусное? Пистолет — невероятно вкусный. Надо бы это записать... Не надо. Это уловка. Животное не хочет подыхать — прикончи его... Иван понял, что несмотря на то что он раздет и отопления не было, его тело сгорало от лихорадки… пот заливал глаза. Только он, белая комната, черный пистолет и кислый вкус металла… Он, белая комната, черный пистолет, кислый вкус металла… Он, комната, пистолет, вкус…   

Иван закрыл, нет, зажмурил глаза до боли; палец жег спусковой крючок. Иван вдохнул как следует, и, и, будто не он, а будущий он как бы дернулся от удара в нёбо и хлопка громом заполнившего его голову — и открыл глаза: не было хлопка, грома, была комната и его страх — Иван мелко дрожал и всхлипывал. 

Убогая, прекрасная комната, ветви за окном, он сам — все пылало… Иван отбросил пистолет, вскочил, побежал в туалет; из-за бачка достал черный пакет, развернул его — в целлофановых пакетиках лежали деньги. Мужчина разорвал пакетик с толстой пачкой банкнот банка России — рубли, рубли, мятые, гладкие, новые, старые и все пахли его бабушкой и жизнью… Жизнью. Да! Жить ради этих денег — другого выбора нет, да ему его и не давали.