– Варко! Аапчхи. Ваарко! Где тебя… Аапчхи.
За стеной громыхнули кастрюли. Немолодой мужчина тяжело упёрся руками в верстак.
– Помилуй угодник. Ваарко! Принеси. Принеми. Принес. Аапчхи.
Он начал хныкать. Лицо покрылось нитями морщин.
– Вар…ро. Дымный горшшрок.
Где-то из-за спины послышалась тяжёлая поступь, сопровождаемая едким запахом.
– Пан Калеб. Никак помирать собрались? Дак кто ж вас пущать, три дня до жалованья. Хих.
– Черти. В ад не пускают. Отце бы. Засмеял. Апчхи.
Верстак дрогнул. Огромная рука, которой впору быть ветвью дуба поставила перед мужчиной курильницу. Глаза защипало струйкой зеленоватого дыма. Свист лёгких Калеба затихал. Не имея сил сбросить оцепенение, он вглядывался в ущербный узор сосуда.
– Веришь мне, утомился. Лишь взял рубанок, и побрало душу.
Где-то над седеющей головой сверкнула улыбка.
– Помоги боже моему неверию в пана Калеба.
– Не ёрничай. Лучше гляди сюды, чего настрогал. – Калеб поднёс ко свету крылатую фигурку из свежей липы.
–Защитника Окайяса напоминает. Как на соборной крыше.
–Верно. Тот в чьём ларце весенние звёзды.
Варко хмыкнула, затем усевшись на пень. Отбросив черные локоны с переносицы, она всматривалась в лицо Калеба.
–Пан Калеб не стал бы умиляться, словно умирающий священник, на совести которого мальчишечьи задницы. Вы мало того изменник, так ещё и гордец.
Теперь настал черёд улыбаться старику.
–Если Всевышний и вправду всю нелёгкую давал мне тумаки, то чего пальцы скрещивать сейчас? Резонно.
Немного промолчав он продолжил:
– Тридцать лет минуло с того дня, как похожий Защитник стал прощальной отцовской весточкой.
– Окайяс ведь стережёт убогих, благоволит сирым.
– И проповедовать лето господне благоприятное. Знаю. Но чтоб защитить убогих и сирых, кто-то должен ими стать.
Его улыбка заставила Варко сильнее укутаться.
7764, Лагерь Терноцвета
Разбрызгивая слякоть, полусонный часовой бежал к костру, окружённому галдящими солдатами.
– Капитану Ерракайе весточка! Весточка говорю.
Немного отдышавшись, он повторил:
– Весточка.
Один из кирасиров, что чистил попону немного в сторонке, повернулся в его сторону.
– Капитана значится? Верно почивает. А чего надобно?
Недобро глянул он на часового.
– Всадник прямиком из Мгира. Чиновник видать. Сказал, что потолковать хочет с капитаном Ерракайей.
– Ну раз такой большой люд пожаловал... Знаешь где наши конюшни? Вот. Не вздумай ляпнуть, что это я тебя направил.
– Д-да, слушаюсь! Ста…
– Пиздуй, тебе сказано.
Кирасир махнул на часового щёткой, но тот уже со всех ног бежал выше по лагерю.
В длинном сооружении из плетённой лозы было тепло от тел и дыхания двадцати боевых скакунов. Оно и неудивительно, что капитан прикорнул в столь уютном месте. Из кадки с соломой торчали две босые ноги, и доносился громогласный храп. Вестник застыл на несколько мгновений, не зная как подступиться к человеку, вкушающему заслуженный отдых.
– Капитан Ерракая… - с увещевательным тоном начал часовой.
Из кадки показалось рассерженое лицо.
– А? Не сплю я, не сплю. Кого там принесло? Чурки опять в разведку лезут чтоль? – голос капитана отдавал сонной хрипотцой, но был целиком серьёзен. – Давай резче, малой.
– Человек к вам приехал. Из Мгира. Хочет толковать с глазу на глаз. Похож на...
Ерракая пропустил мимо ушей всё остальное. Тяжко вздохнув, он вынул из соломы два тяжёлых сапога, и не став заморачиваться онучей, натянул их на ноги.
– Ты на каких воротах стоишь?
– У лесных, мастер.
– Странно как-то. Делегации обычно к великим южным любят нагрянуть. А, хер с ним. Веди.
На ходу выдёргивая из волос солому, капитан силился уразуметь, чем же его персона могла заставить ажно мгирского чинушу везти своё пузо через полстраны. Видать, новый фуражир. Хоть бы ещё один сорт долгоносика не привёз. Или...
– Открывай, Гонта, кому говорю, капитан у дверей!
Часовой молотил кулаком об грубо сделанную дверь.
По ту сторону кто-то зашерудил засовом, призывая вышнюю помощь. Наконец дверь поддалась, открыв тёмное нутро сторожки. Худощавый Гонта помедлил, затем выпрямился, отдавая честь капитану:
– Крепких ног коням терновника!
– И шип в сердце его врагам. Вольно, солдат.
В глубине этой каморки, у горящего очага, Ерракайя увидел крытую чёрным плащём спину. Став возле гостя, он представился:
– Капитан Калеб Ерракая, отряд кирасиров. Чем обязан?
– Некоторым столичным сплетням, и только. Могли бы мы перетереть их где-то вдали от певчих птиц, а, капитан Калеб?
Немного опешив от фамильярности гостя, капитан обратил внимание на его смеющиеся глаза, и враз узнал этого любителя шуровать в непогоду. Прохиндея. Лжеца. Сводника и убийцу. А ещё лучшего отцовского друга.
– Мастер Октаре.
Капитан почесал переносицу.
– Вы наконец сами пришли в руки вербовщика, чтоб стать ещё одним шипом Терна?
Под конец фразы он уже не смог удерживать деланный официоз на своём лице, и тихонько хихикнул.
Гость лишь развёл руками.
– Вербовщик сказал, что атаковать нужно чурок, а не обозы со шнапсом. Вот я и не решился.
За обменом колкостями и приветствиями успели прогореть дрова. Наконец, когда Худощавый Гонта стал храпеть, а юный провожатый заступил на пост, капитан отважился спросить прямо:
– Мастер, для чего ты здесь?
Октаре поманил капитана наружу. Усевшись на вязанки хвороста, он начал свою беспокойную речь:
– Паршиво дела идут. Пиздец как паршиво. Вот сколько вы уже гоняете зеленожопых по Ирвенмпаркрику?
– Наступления уже полгода как нету.
Капитан покачивался вперёд-назад.
– Ты ведь смекаешь почему?
Спросил Октаре.
– Сидим как голодранцы, миску каши с конякою делим. Будто что-то новое.
Пробубнил капитан.
– Полгода как истощились рудники на Верхнем Мгире. Совет решил поберечь жопы, и поднял налоги поставщикам арсенала. Что привело к срыву сроков. А горечь поражения сгладят конфискации фабрик поставщиков, и возможно, медали из верёвки на их шеях. Подожди.
Капитан встрепенулся и посмотрел на Октаре.
– Отец ведь тоже продавал что-то Совету. Кажись строительный лес.
Октаре сложил руки на коленях.
– Всё именно так. Война уже проиграна. Совет собирается огосударствить всё производство Мгира, предварительно осудив прежних владельцев. И твой отец, к сожалению, не избежит этого.
– Почему же они не пытаются препятствовать Совету, эти фабриканты?
– Каждый надеялся быть хитрее остальных, а потому заключал собственные соглашения с Советом. Разумеется, в тайне от конкурентов.
Капитан не знал, злиться ему или нет:
– Отец тоже решил, что ему ангел на плечо сел?
– Увы.
Октаре начал ковырять землю прутиком.
– Я и сам грел руки на арсенальских заказах. Но мне, старому и ленивому, достаточно просто перепродать обоз со шкурами, не обременяя спину договорами.
Немного помолчав, старик что-то достал из-за пояса.
– Калеб, тебе больше нельзя возвращаться в Мгир. Отец твой, Урма Ерракайя, взял с меня клятву передать тебе свою последнюю волю.
Видя выражение лица капитана и его желание возразить, Октаре жестом остановил его, и повторил:
– Калеб, тебе нельзя назад в Мгир. Равно как и проедать овсянку здесь.
Капитан немного разгорячился:
– Я не могу в это верить. В этом лагере только три человека носят Волчью Пену, и один сейчас перед тобой. Даже если отец начудил, я смогу приехать на суд, и…
– Волчий металл дают тем, кто уже молчит, или скоро должен замолчать. Тебе ли не знать этого?
– Я не могу всё оставить просто так. Отец – всё что у меня осталось.
– Не всё, и Урма об этом позаботился.
Старик передал Калебу резную фигурку какого-то святого угодника, и тот с недоумением начал её разглядывать.
– Может я и плоховато знаю собственного родителя, но чего он точно не умеет, так это шутить.
– Ага. Но вот банк Унгола имеет привычку смеятся звонкой монетой таким шуткам.
– Неужто ключ?
Старик понизил голос, и придвинувшись ближе к капитану, начал объяснять подробнее:
– Ключ. Урма не любил складывать яйцы в одну корзину, а потому ты точно сможешь получить…
Октаре что-то подсчитал в уме.
– Восемьдесят. Не шибко то и много для беглеца, но голодать точно не станешь. И на чадо в будущем хватит, если без кутежа.
– А откупиться от четвертования хватит?
– У тебя есть я.
Калеб засмеялся.
– Убедил. Но дорога отсюда только в двоих направлениях – к чуркобесам, и в горы.
– Зелёные на удивление сговорчивое зверьё. Я посулил им сдать пути снабжения, за что они готовы пропустить тебя через Стык, невзирая на ваши тёрки.
– А вот это уже подозрительно. Что мешает им полоснув горло бросить меня в ближайшую сральную яму?
– Гарантии, мальчик мой. Зелень проверила меня на вшей, когда разбила большую поставку рыбы месяц назад. В том месте до сих пор тухлым карасём смердит. Разве им не захочется подобную удачу то повторить?
Калеб сузил глаза, и пробурчал:
– Так вот по чьей вине мы просом животы набивали. Ты видать совсем не боишься посмертия, а, мастер Октаре?
Старик немного посерьёзнел, и сказал:
- Я боюсь оказаться там, где и жертва, и истязатель вкушают одни и те же радости. Это мерзко, как будто смешение со скотиной. Мерзко, словно пребывание в Раю.
Холодным осенним утром, построение Терноцвета готовилось провести штурм Первых Снежных врат, пограничного перехода, созданного самой Природой. Новейшая разработка далёкого Корнуолла – шипастые подковы из мифрило-адамантиевого сплава, позволяли тяжёлым боевым скакунам уверенно ступать на эти скользкие скалы. Некоторые даже видели в этом долгожданный перелом в войне, поскольку врата разделяли узкие горные переходы с плоскогорьями Ирвенмпаркмарка, где воины Терна несомненно имели бы преимущество.
Но уставшие от ожидания люди лишь собирались в утверждённые формации, слушали призывы в бой от какого-то священника, да смотрели в дыру врат, что зияла всего в пятистах шагах от них.
Калеб Ерракайя в сотый раз проверял сухость пороха, прокручивал колесо затворного замка, а также поправлял Волчью Пену на своём плаще. Подобная волнительность была ему несвойственна, на что обратил внимание полковой капеллан:
– Уж не трусость ли гложет цвет нашего терновника, а, капитан Ерракайя?
Не отводя глаз от бликов света на огромном пистолете, капитан попытался отшутиться:
– Говорят, со страху заяц может лису прогнать. Я хочу напугать моих панцирей так, чтоб они живого места на чурках не оставили.
Капеллан как бы для приличия рассмеялся, и ушёл искать другие цели для ободрения.
Неискренность этого человека давно была знакома Калебу, да и не только ему, если подумать. Некоторые умирающие солдаты просили добить их поскорее когда узнавали, кто будет провожать их в пустоту. Как знать, неосторожная исповедь или содержание разговора по-пьяни могут оказаться в Мгире с первой же почтовой упряжкой. Кого и следовало опасатся пытаясь провернуть идеальный план мастера Октаре, так это лисиц из дома божьего.
Капеллан Рауль Огдафар был иного мнения о себе. Действительно, опыт выживания в змеином кубле церкви сильно покалечил совесть этого тридцатилетнего мужчины. Но не в испытаниях ли куётся сталь?
Разве тот, кто не опозорил себя в каждодневном общении с пьяницами и мужеложцами, не достоин высшей похвалы? Разве может простой воин Терна соперничать святостью с таким сподвижником?
Нет, солдаты ошибались, видя формализм в его действиях. Нет. Чистота святого просто обжигает такие ничтожные души. Он презирал их как гадов, которых стоило бы втоптать в землю.
Предписания из Мгира на сей раз не обременяли Рауля сбором сведений. Наставник оставил лишь небольшой постскриптум, просьбу не оставлять без отцовского внимания некого капитана кирасиров.
Солнце продолжало путь к середине неба. Наконец, пересчитав словно цыплят своих подчинённых, командиры дали сигнал в палатку командования. Из пушки был произведён залп.
Калеб сжал ногами бока пятнистого скакуна, тот начал тяжело ступать по выщербленной холодом и непогодой скале. Свободной рукой он проверил мешочек на шее, и успокоившись, поднял кулак, тем самым призвав кирасиров ускорить темп езды.
В ста шагах от врат скала становилась ровнее и шире, как бы выполняя обязанности площади. Проём врат был перегорожен брёвнами и сломанными телегами, на одной из которых был закреплён грязный белый штандарт, с надписью на орочьем «Курса гукнта хаторо», древней формуле, призывающей отведать мужского достоинства.
Калеб на сей раз поднял раскрытую ладонь, тем самым остановив движение отряда. Затем, потянув поводья вправо, он приказал разделить строй. Тяжёлые кони начали отходить на края дороги, пропуская вперёд влекомое тяговыми пауками орудие.
Стальное чудище о восьми колёсах с грохотом взбиралось на край «площади», совершенно не жалея своих родичей из плоти и панциря.