Когда я стал писателем, никто этого не заметил. Удивление переполняло меня. Будь оно водой, то затопило бы весь шарик. Пик Эвереста отныне считался бы высочайшей точкой дна морского, а вовсе не земной тверди. Только вот некому было бы его таковым считать.
А разгадка проста. Я так ничего и не написал. Сапожник без сапог, небритый брадобрей, и я. Троица великомучеников. Нас так и причислили к лику святых, оптом. Иконы понавешали везде с нашими рожами. Молились. О помощи просили. Подай, говорят, нам с верной моей супружницей детишек.
А я молчу. Что я вам, акушер? Отнюдь. Не по адресу. Вот, может, коллеги мою ниспошлют вам скидку на ботинки или промокод в барбершоп. Хоть всей семьёй брейтесь, вижу, жене твоей не помешало бы. Она в цирке работает? Гвоздь программы. Загадка: два конца, два кольца, посередине гвоздик. (Ответ: шведская семья.)
Весело быть иконой. Да ещё и при жизни. По миру путешествуешь бесплатно, покачиваясь на зеркалах заднего вида. Сразу в тысячах машин. Убаюкивает конкретно, всё время сонный. Это ж сколько бензина я сэкономил? На ружьё небось хватит. Уток стрелять. Чтоб не каркали. Ты им булку крошишь, а они заладили своё: ква-ква. Да нет у меня, говорю, сегодня для вас медвежатины. Мебельный закрыт был. Каннибалы чёртовы.
Но это всё лирика. Почему не пишу, хоть и писатель? Возвышенная причина. Веская. Неоспоримая.
Если уж писать, то только шедевр. Однозначно. Исключительно богоугодную писанину. Остальное — от лукавого. Все эти робкие писульки, вирши неумелые, пробы пера оставьте себе. Не для того меня Яхве в макушку целовал, страстно, горячо. Еле убежал от него, сразу в душ, под струю.
Заявление в полицию притащил, так и так, стал жертвой домогательства. А они не берут. Это рецидивист, мол, и так уж в розыске давно. На доску глянь. Смотрю, а он у них лучший работник месяца. Страшно. Сделал вид, что забыл утюг выключить. Прихожу домой, а утюга нет. Спёрли, видать, такая многоходовочка хитрая была. Аферисты кругом. Яблоку упасть негде.
Я ж не яблоко. Падать могу сколько душе угодно, где хочу, в любое удобное для меня время. Полная свобода действий. Это ли не счастье?
И я твёрдо уверен, глубоко убеждён, что могу сесть, вот так просто, и сходу, без подготовки написать величайшую книгу в истории этого мира, и всех прочих. Не на момент публикации, а во всей истории целиком. Как тушку куриную, нашприцую её своим непревзойдённым гением.
Мир содрогнётся. Оглушительный восторг, как будто я лекарство от раков изобрел. Каждый человек прочитает Книгу. Новорождённые впредь будут сами выпрыгивать из мамаш, и наперегонки скакать к ближайшей Книге, причаститься. Сперва дочитает дитё, потом уже первый крик, пуповину ему перережет акушер одной рукой, в другой-то Книга. Своя, из дома принёс.
Мертвецы все, от начала времён, из могил восстанут, и пустыми глазницами своими вперятся в страницы Книги. Изучат написанное внимательно, и с чистой совестью обратно на покой.
А живые обойдут все книжные магазины, всякие библиотеки, публичные и не очень. Соберут всё, что прежде по ошибке считалось литературой, и соорудят исполинский костёр. Выше облаков. Керосином польют хорошенько, меня позовут. Я торжественно спичкой чиркну, и спалю эту беспомощную макулатуру. Ничего личного.
Радоваться будут, на руках меня носить. Дарить полезные вещи, дочерей своих в жёны мне сватать. А я им в ответ скромно улыбнусь и скажу, что просто делал свою работу.
Наверно, это какая-то болезнь. Все люди как люди, а я особенный родился.