О свободе
Номер 621, по фамилии Картер. Пару лет назад я оказался в этом занятном местечке по ложному доносу, хотя в этом я уже не так уверен как два года назад. Два года это не шутки. Два года, семьсот тридцать дней. На протяжении всего этого времени у меня было всегда достаточно бумаги для изложения своих мыслей, но до сего дня я не брал в руку карандаш, даже не прикасался к нему.
Вот уже второй год я засыпаю под крики людей. Я уже перестал считать дни, делать пометки, и вообще развивать абстрактное мышление. Мне пока довольно знания о том, что моя койка стоит в правом углу камеры, куда не падает свет лампы из коридора. По каким-то причинам в тюрьме практически нет света, да и само здание, кажется, не менялось со времён гражданской войны. Хотя крики беспокоят меня гораздо меньше чем холод и грязь, игнорировать их не получается, как бы ни старался. Иногда я слышу за каменной стеной мужские крики, а иногда женские. Впрочем, вряд ли в нашей обители боли и мрака есть хоть одна женщина, скорей всего, это парни из соседнего блока срываются на дикие вопли, что не дают мне спокойно поспать. Пыточная пустует редко.
Меня пытали всего девять раз, пять из них водой. Можно сказать, у меня счастливый номер, раз у тюремщиков толком не доходят до меня руки, и вообще наш блок меньше всех страдает от пыток, уж не знаю почему. С компаньонами мне тоже повезло - все они находятся в других камерах, и не достают меня ни морально, ни физически. В целом, если научиться терпеть жуткую боль и подавить все эмоции, живётся в тюрьме весьма неплохо: кормят два раза в день, столько же раз в неделю обновляют масло в лампе, чтобы мы могли любым способом проверить своё физическое состояние; раз в три недели наш блок выводят на прогулку - мы ходим по кругу во дворе, "чтобы не видеть лишнего кусочка неба", как мне однажды сказали. Даже не знаю, от этих ли прогулок умерло столько заключённых в прошлом году. Я слышал, они заболели туберкулёзом, но парень из соседней камеры сказал что многие просто не перенесли пыток. Что ж, люди не из железа сделаны, и это факт.
Прошлой ночью мне опять приснилась Ленор. Я отчаянно пытался её догнать и поговорить, наконец, по человечески, но она быстро растворилась в толпе, словно призрак. Одно время она была красным цветом в моём чёрно-белом мире, то было когда я ещё не пошёл в армию, когда я был молод и глуп. Всем знакома эта история: полный надежд и сверхценных идей паренёк мечтает добиться определённой цели, после чего въехать на белом коне, желательно восьмицилиндровом, в дом любимой девушки. Кажется, лишь недавно я стал понимать, что прекрасная Ленор была всего-навсего очередной навязчивой идеей, способом уйти от реальности, в которой мне было уготовано далеко не самое радостное будущее. Что может быть радостного в ходячем трупе с остекленевшим взглядом, тремя работами и тремя грыжами, спрашивается. Вспоминаю что личную свободу я ценил превыше всего остального, и это всегда выходило мне боком, как в отношениях с людьми, так и в работе... будь она проклята.
Получается так: сначала я повстречал Ленор, затем отправился на фронт, а когда вернулся домой не застал никого, кто бы меня ждал. И уже после этого меня обвинили, кажется, в покушении на убийство, и отправили сюда. Забавно. Даже будь я в самом деле виновен, не скажу что заслужил сидеть в камере одиночке и подвергаться истязаниям, - я же, всё таки, шесть месяцев провёл в лагере для военнопленных. Помню, на меня потом все очень злились за то что я своим пленением подвёл весь отряд и нашего командира не представили к награде. Мне же было плевать на всех, я рвался увидеть Ленор, о которой грезил все эти полгода. Сейчас мне стыдно вспоминать себя прежнего, благо прошло достаточно времени чтобы меня успели позабыть все, кого я знал. Теперь же мне не о чем беспокоиться - еда и крыша над головой никуда не денутся, они казённые; да и денег у меня нет, чтобы еду и крышу оплачивать, а Ленор... как она сказала, считает меня мёртвым.
Завтра меня отведут в пыточную, и я буду орать от боли, как и все остальные, кто побывал там до меня. В этом нет ничего постыдного, к этому даже можно привыкнуть, и, быть может, научиться петь. С последним проблем не возникнет если завтра меня всё таки оскопят, как это сделали с номером 600. Ленор ли зажгла во мне когда-то желание обрести свободу, поддерживала одним своим существованием мою волю к жизни? Может, в мои юные годы так оно и было, однако сейчас всё стало куда более приземлённым. Теперь то я знаю, что любовь это иллюзия, музыка это обман слуха, а свободу нельзя опошлить никакими словами или действиями. Шаг в сторону на прогулке - меня застрелят, и тогда свобода будет гарантирована. Люблю тюрьму, в ней ни о чём не надо задумываться, здесь и так всё перед глазами.
И всё же, жизнь проходит мимо, и люди моложе не становятся, а так иногда хочется встретить старых знакомых, может даже родственников, хоть самых дальних. Думаю, будь у меня тогда желание не садиться в тюрьму, я бы ухватился за него. Ещё хотя бы раз увидеть Ленор. Я уже не помню её лица.