Василий Александрович вытянул ноги под холодным одеялом, укрылся до подбородка и прикрыл веки. Глаза неприятно зазудели, будто нерастраченная за день энергия током ударила в глазницы.

Тогда старик открыл глаза. На лиловом потолке лежало желтое растянутое пятно фонарного света. Василий Александрович зевнул, пожевал губы, подождал, пока согреются ступни, но сон все не приходил.

— Ш-шоб тебя, ет-тишкина богомышь, — сказал он шёпотом, хотя в квартире был один. 

Противно заныли колени. Старик вздохнул, встал с кровати, прошлёпал к низкому креслу, сел и пошкрябал выпуклыми желтыми ногтями по шершавой рогожке. 

Василий Александрович прикрыл глаза, но дрёма не приходила. Теперь перед глазами мелькали обрывки воспоминаний — все одноцветные, бесчисленные, от мягкого песочного оттенка до сочного зелёного, они сменяли друг друга, сливаясь в пёстрый калейдоскоп. Обрывки приглушённо мерцали, как будто застыли в слюде. 

Старик открыл глаза. Лицо его собралось в угрюмую маску: сошлись лохматые брови, губы сжались в линию и сдвинули назад щёки. Снова прикрыл веки... Не помогало. Обрывки росли, обрастали цветами и запахами.

Василий Александрович встал с кресла, прошаркал на кухню, щёлкнул выключателем. Успокаивающе тикали часы. Старик поставил чайник и подошёл к окну, всмотрелся в проспект.

Дорога внизу отливала графитовым блеском. Электрически сияли вывески. Выше сонно чернели окна. Над крышами густо синело чернильное небо. В перевёрнутом куполе рваных облаков перламутрово сияла луна. 

На подоконнике стоял горшок с растением. Растение имело толстые, кожистые листья с маслянистым блеском. Василий Александрович нежно сжал гладкий лист узловатыми пальцами. Сморщенную кожу на запястье покрывали старческие пятна. Больше всего пятна походили на брызги грязи, оставленные бестолковой поездкой по большаку жизни.

Сколько тут стоял этот цветок? Старик забыл. Подарила дочь, высокая красивая женщина в сером пальто и угловатым перстнем на тонких, чужих пальцах. 

Я уйду, а она будет вместо меня. 

Нет, чушь это, одёрнул себя старик. Это глупости. Выдумки. Она это она, я это я. Разве она будет хранить в сердце то же, что и я?

Старик налил чая, сел за стол. В расписной вазочке лежало печенье “к кофе”. Василий Александрович подержал печенье в чае, сунул в рот целиком, медленно прожевал до сладкой кашицы, подул на чай и отхлебнул. 

На клеёнке стола лежали крошки. А ведь когда-то я поем печенье “к кофе” в последний раз, подумал старик. Сколько раз я жевал его и смотрел на крошки не думая об этом. 

В детстве песочное печенье начинало каждый день летних  каникул. Васька мазал его солёным маслом и запивал сладким чаем. 

В глазах повлажнело. Старик рассердился. Интересно, у всех людей самые добрые и тёплые воспоминания привязаны ко вкусу еды, пыльному запаху ковра или обжигающей неге ванны? Это, в конце концов, пошло. 

Василий Александрович отмахнулся от мыслей и вышел на балкон, выходивший во двор. Лаково блестели маленькие, будто игрушечные машины, припаркованные на детской площадке. Старик закурил. Зыбкий огонёк сигареты успокоил его. 

Когда покупаешь ботинки, подумал Василий Александрович, они гибкие и живенько, пронзительно так скрипят. Потом пачкаются, разнашиваются, обрастают трещинами и рвутся от постоянного ношения.  

Старик затушил сигарету и потрогал жилистое предплечье, словно пытаясь нащупать что-то в единстве костей, мяса и кожи. Я износился, понял он. Просто меня сшили из материала покрепче, чем ботинки, но я стёрся и распустился на швах.

А что, что думают ботинки? Чем грезят? А я? Есть ли у меня что-то… Как пощупать ворох разноцветных обрывков? Нет их… Вроде бы накатывает — а что, откуда?.. Запах её кожи, холод зимнего утра, смех друзей. Это что?.. 

Василий Александрович, сгорбившись, дошёл до кровати. 

Запах её кожи, холод зимнего утра, терпкий кофе, горячее мясо в крупной соли у дымного костра. И я сам, горячее нечто, гнездящееся в груди. Это что?.. 

Это скрип ботинок, тоскливо подумал Василий Александрович. Он есть, но это просто скрип, а всё что остаётся, это износиться до предела и даже не узнать, кто ботинки носил.

Василий Александрович вытянул ноги под холодным одеялом, укрылся до подбородка и заснул.