[Записи сделаны в тетрадке и приведены ниже в полном объеме.]
18 мая 2017 года
Вот что больше всего меня раздражает в Варе (и не только в ней) так это тупая, никчемная маска, за которой она скрывает всю себя. Я на это обратил внимание сегодня, когда она говорила с этой обезьяной Иваськиным — вся покраснела, взгляд в сторону, чуть ли не слюни пускает… Да скажи ты: ты мне нравишься. И люди всегда так, неужели сложно, скажи ты: ты мне нравишься!
И очень часто такое можно заметить когда два симпатичных друг другу человека разговаривают: говорят о яблоках, погоде или политике (хотя этим двум идиотам до политики как моей матери до умения говорить не срываясь на крик), подшучивают, стреляют глазами друг в друга и оба считают что бухни один из них что-то о симпатии прямо (ну например: я вижу, что вы, ты мне нравитесь… почему бы нам… и так далее!) так произойдет что-то вроде взрыва. Я-то понимаю в чем дело — в сомнении, каждый себя так любит что боится опозориться и показать себя, показать чувства свои, то есть как бы под удар подставиться, ведь если он или она на чувства не ответит и тебе искра только показалась — это все равно как тебя прямо в душу твою-то и ударят… Раздражают меня эти уродливые маски, посмотришь на них, ну прямо злость берет! Обезьяны!
Да, Иваськин — тот еще примат. Кто так стрижется? Кто так ходит? Кто на полном серьезе так себя оценивает (а я вижу что себя он любит чрезвычайно, такое сразу видно: в голосе и движениях видно человека что себя любит)... И Варя и он — отвратительное зрелище. Два животных… Как она может с ним?
<...>
Я вот гулял после обеда. С Варей мы обедали вместе и она съела все быстрее меня и вышла; я закончил позже, вышел из столовой и увидел что она сидит с Иваськиным на лавочке под карагачами и говорит с ним. И улыбались они. После, во время прогулки, меня осенило что я, по сути, права не имею говорить то что писал выше о социуме: я в этом понимаю, как свинья в апельсинах, и про маски зачем-то написал. Я сам — большая маска.
<...>
Это я неправильно выше написал, это другое, я понимаю, что это другое: ведь моя маска нужна чтобы они не знали как я ненавижу их всех (и вполне заслуженно, мне вообще кажется, что все люди всю жизнь только и делают что скрывают как друг друга ненавидят и сдерживают свое раздражение). А их друг к другу влечет и они друг от друга это скрывают. Мерзкие… Как Варя может с таким мерзким.
В тот день мне нездоровилось. Лег спать с головной болью. Как все осточертело.
20 мая 2017 года
Я предыдущую свою запись перечитываю и понимаю как был неправ. Во первых… во первых Иваськин — отличный парень… И я это понял. Мы с ним гуляли и говорили: интересы наши отличаются, и он не всегда показывает себя сообразительным, но этого от каждого человека и не надо: достаточно, что он хороший парень.
Он рассказал мне о своем городе, университете и о своей семье; у него там осталась девушка и он, насколько я понял, ее любит. Замечательный парень! Как можно легко принять человека не с той стороны.
Нет, я от масок не отказался, я даже сильнее укрепился: я вот сейчас даже пишу в дневнике и бессознательно наверняка себя приукрашиваю или пишу со стороны выгодной… Ну что стоит какая-то дурацкая, непонятная мне самому стилизация? Откуда она взялась? Я так не то что не говорю, я так не думаю.
И тогда я плохо себя чувствовал.
<...>
Приходила Варя, позвала гулять. На сегодня записи закончу. Кстати, прекрасное расположение духа, и дышится тут превосходно… аппетит зверский.
21 мая 2017 года
Теперь мы часто гуляем втроем: я, Иваськин и Варя. И мы всем довольны. Нам все нравится. Я часто замечаю что они тяготятся моим присутствием: я, если честно, стараюсь этого не замечать… они не понимают что я им нужен! Я хороший.
22 мая 2017 года
Я тебе соврал, дневник. Пишу это с болью, но вынужденно. Никто меня не звал гулять и Иваськин никакой не отличный парень. Я навязывался к нему каждый раз после обеда: я заметил что Варя не хочет гулять с ним когда я рядом с ним… и он замечательный в том что берет меня с собой… да никакой он не замечательный! Он свинья. Он натуральная свинья, он меня терпит, и каждый раз как он открывает свои жирные, блестящие губы, я хочу с визгом броситься на него, ударить его, я хочу вцепиться зубами в его щеку и сжать пока он не закричит как осел, я хочу его кровь почувствовать на языке!
Я решил признаться в этом: я специально шел с ним чтобы Варя не шла с ним. И мне плевать. Я рассуждал о масках и я презираю их и я за ними не прячусь. Плевать мне.
<...>
Свинство в том что Варя меня не звала гулять с ними тогда. Она приходила просить кое-что… нет, не просить: сказать что не сможет как обычно гулять со мной в этот вечер (как больно мне это писать — что она отменяла планы со мной ради планов без меня с ним) и я напрашивался. Я специально напрашивался грубо, я обижался, я сокрушался о том что нельзя строить планы с одним человеком и отменять все в последний момент. И я напросился. Это невыносимо, но я хочу отметить, закрепить здесь и сейчас что я продолжу это делать потому что мне наплевать на Варю, Иваськина, их тупые маски, я делаю что хочу и когда хочу как единственный человек в этом зоопарке.
24 мая 2017
Я помню что раньше мы с Варей любили лазить по деревьям и вообще гулять когда ездили в лагерь вместе: наши родители дружат и ее мама выбивала мне бесплатную путевку в тот же лагерь… мы любили взбираться по толстым березам в домик — мы называли это домиком хотя по факту это были криво прибитые доски на которых мы сидели — и смотрели оттуда на корпуса лагеря, на бесконечную зелень за ними.
Мы смотрели на закат и Варя говорила каждый раз: “Если бы отсюда можно было сказать что-то людям, что все люди бы услышали, что бы ты сказал?”... Я пытался уйти от пошлости ситуации (уже тогда я чувствовал глубину ее идиотизма, а сейчас от стыда у меня скукоживаются щеки когда я это вспоминаю): я тогда шутил, говорил что не знаю или молчал. Мне кажется всех людей кого спроси такой вопрос замолчат или скажут глупость. Это очевидно. Логично.
Конечно, без сомнения, очевидно, что это все глупые мысли неразумной девочки коей Варя остается и сейчас и над такими вопросами (которые она наверняка подсмотрела в тупых голливудских фильмах) любой разумный человек просто рассмеется… но! Как сладко было ощущать эту ее искреннюю близость и желание делиться чем-то таким сокровенным для нее…
<...>
Перед обедом я написал всю эту чушь выше… Наверняка хотел выговориться или опять нарисовать себе слюнявые картинки: не могу перестать анализировать, думать о том что сказано и как глупо это выглядит. Но! Написал так написал — плевать.
Я вообще о другом хотел сказать, но, дурак, увлекся —да и черт с ним; я хотел отметить как напряжение между мною, Варей и Иваськиным растет.
Нет.
Вру.
Напряжение растет между мной и ними двумя: вот так!
Началось это не сразу… они поначалу мирились с моим присутствием. Они шли рядом близко (ближе друг к другу чем ко мне) и постоянно, не затыкаясь, болтали… Но и тут меня одолела злоба: зачем вы меня позвали, если игнорируете (я тогда забыл что это я к ним набился, но это плевать). Они говорили, помнится, про танцы (Варя танцует) и она рассказывала что-то… и я ворвался чуть ли не между ними и сказал: “Я хотел тоже танцевать идти! Но все были против!” и сказал это так будто кому-то это интересно, хотя я понимаю, что никому это неинтересно. Варя посмотрела на меня странно так и сказала: “Как же? Я тебя звала, упрашивала буквально, и не раз. Зачем же ты врешь?” А я уставился в ее голубые глазенки и во мне такая ненависть вскипела! Пойми: мне наплевать было на танцы и на то как это на самом деле было. Мне всего-то хотелось чтобы Варя согласилась со мной — чтобы хоть на секунду было что-то поддерживающее в словах ее… И я сказал: “Ты как обычно и говорила. Не хотела чтобы я на танцы с тобой шел.” — “Это как обычно я говорила?” — “Так говорила, что говоришь одно, а имеешь в виду другое!” И я сжал так руку что ногтями до крови пронзил себе кожу, до сих пор болит. “Это когда я так говорю?”... И я понял, понял, что обидел ее, но понял разумом, а сердцем так ненавидел ее, что хотелось ударить ее, и я в каком-то припадке бешеном выплюнул ей в ее мерзкое, прекрасное лицо: “Как всегда! Ты скорее себе повредишь, но соврешь! Слишком ты любишь себя и не выносишь правду о себе.” И я понял что это еще мерзотнее сказано было — но мне плевать было, я весь вспотел и дрожал. Это я-то себя сильнее любил. Варя на меня смотрела и ничего не говорила. И мы так стояли и ненавидели друг друга… и так это было хорошо, так приятно, что я бы стоял так вечность. Но тут этот орангутанг Иваськин какой-то остроумной шуткой разрядил атмосферу (я тоже посмеялся). Он так умел. Я больше в их разговор не встревал, но слышал, что Варя звучала устало и обиженно…
25 мая 2017
Я понял что достаточно неожиданно прервал свой рассказ вчера. Слишком я был уставшим. Перечитывать не буду, расскажу примерно с того момента что запомнил. По сути, я сказал все что хотел: эти двое ополчились на меня и набросились вдвоем и так же прошли весь остаток дороги сюсюскаясь. Зачем же звать меня тогда?
Другого я от таких лицемерных людей не ожидаю. Я знаю, что Варя любила раньше врать своей матери о том куда она идет, а еще о ней из-за размера ее груди ходили нехорошие слухи — я в принципе им верю потому ничего другого от такой легкомысленной девушки ждать не приходится.
А про Иваськина и говорить нечего: он тупая, волосатая скотина, одна из тех, что этот мир населяют в избытке и спасения от них нет. Таких нужно сжигать в печи.
<...>
Весь день как-то волнительно на душе, болит голова, перед ужином неожиданно накатили слезы — я его пропустил и теперь пишу голодный, с дрожащими пальцами и тянущей болью в животе. Такой день.
27 мая 2017
Иваськину надо ставить памятник. И не менее. Он рассказал мне сегодня по секрету, что Варя ходит расстроенной последние несколько дней, и я сразу понял, что это скорее всего из-за меня. Я, наверное, слишком рьяно на нее набросился: я знаю, я бываю таким. Надо будет зайти к ней и извиниться за все. Сразу сам почувствую себя лучше. И еще раз спасибо Иваськину что он своевременно мне это сообщил.
29 мая 2017
На самом деле я должен вот в чем признаться: никакой Иваськин мне ничего не говорил. Ну, не сам — я подошел и поговорил с ним… Как я это ненавижу: сразу слабость бросается в руки и весь потею… как я ненавижу изображать эту уверенность, которая ему дается без усилий и является натуральной частью его: как я им всем завидую и тому что мир работает по их правилам, правилам этих мразей.
Но я что хотел сказать: мы с Варей извинились! Я принял ее извинения… и она мои после. Оказывается она тоже чувствовала что и я: а именно что мы отдалились. Она сказала мне честно, что иногда она хочет побыть наедине с собой и наедине с Иваськиным. Я эту честность ценю и уважаю и никак иначе кроме как удовлетворить ее просьбу не могу.
30 мая 2017
Я давно лежу животом вниз на кровати. Если эту тупая сука не хочет со мной разговаривать и хочет разговаривать с ним: пожалуйста. Я не буду задерживать. Пусть хоть зачинают детей, меня это не тронет. Я их всех ненавижу и с удовольствием бы прирезал.
<...>
Я надеюсь она придет. Я тогда приму ее извинения. Но я лежу тут давно и пропускаю завтраки и обеды: она должна была заметить или спросить или кто-то бы ей сказал про это. Она ведь знает, что у меня хлипкое здоровье.
<...>
И только сейчас я полностью раскаиваюсь в том что сделал когда либо или о том о чем мечтал сделать… Почему я такое ничтожество?.. Я не могу и пальцем пошевелить без… Правда вот в чем. Мы не очень-то помирились в тот день с Варей: я сильно на нее накричал. Она тоже сорвалась. Не было никаких извинений… и все ради чего?... Я думал, мне легче станет, если хотя бы в дневнике будет эдакая альтернативная история. Как я презираю все свое естество, уродливое и внутри и снаружи. Сначала я испортил с ней отношения, потом нагрубил ей, потом пришел требовать извинений — я представляю как выглядел, на какой визг сорвался мой высокий голосок… Неудивительно что она не идет сюда. И в этом весь я: мерзкий самому себе. И в этом весь я: перед кем-то выделываюсь, перед кем-то выеживаюсь… перед дневником! Лежу тут, как таракан в щель забился, и жду не знаю чего.
Я знал, что затея плохая: люди куда лучше меня выгораживали себя когда писали дневник, такова уж человеческая психика. Но! Видимо я такой мерзкий и низменный, что я как уж на сковороде пытаюсь сохранить достоинство перед своим гнилым нутром… как гной кипит во мне и все хочет выпрыгнуть, ошпарить окружающих, даже тех, кто терпит меня некоторое время — но и они уходят… и правильно! Я — скотина! Мерзкая скотина! Варя, прости меня! Варя! Варя! Мне одиноко! Варя!
31 мая 2017
Я не имел в виду ничего из того что написал выше. Но обо всем по порядку, как говорится в одной хорошей книге.
Я настолько проголодался что пошел на завтрак — и думал, что увижу Варю, подойду и заговорю, но от мысли что придется потрошить себя и вытаскивать наружу все это холодное, скользкое, рыбье и пытаться выставить все так будто это безе — мутило меня от этой мысли и перспективы. Но я правда люблю, вернее, любил Варю (сейчас я Варю ненавижу).
Я кое-как позавтракал. В горле колотило страшно. Взгляд мой был опущен вниз по пути в столовую и обратно, то бишь видел я только асфальт и плиты в трещинах и проросшей траве, свои ноги, кашу с маслом и какао… но к обеду я осмелел.
На обед пришел на свое место с настолько высоко поднятой головой насколько позволяла моя горбатая спина. И что бы вы думали? Я увидел ее сидящей не на обычном месте где мы сидели с ней на обеде, она сидела у окна, напротив Иваськина (я видел только его широкую спину обтянутую футболкой), а лицо ее светилось и улыбалось и глаза блестели, и — господи! — какая стройная, красивая она была, что хотелось броситься на них с чем в руке попалось, и как следует поколотить. Эта сволочь не только не обеспокоилась обо мне (напомню тебе, дневник, как я голодал, как болел у меня живот), но и пересела к этому борову.
Но я взял себя в руки. Что я подумал? Ну сели вмес е… я вроде понимал — не должна она убиваться по мне. Наверное даже с облегчением живет теперь (от этой мысли я сжал зубы до боли)... Я не пообедал до конца, вышел вслед за ними… Шел следом за ними.
Они о чем-то говорили и очень увлеченно. И меня как пополам перешибло когда она засмеялась как колокольчик, и так здорово выглядели они — высокий, с крепкой, широкой спиной Иваськин и тонкая, гибкая, прелестная Варя — и на фоне здорового, чистого, свежего леса, что я, я со своим уродством… Я не их возненавидел, я возненавидел все проклятое мироздание до последнего атома не только за то что оно таким все создало (и меня в том числе), но и за ту проклятую грязную густую кашу которой кормят нас всех с детства по инерции, по привычке — и впитывается в нашу кожу как все должно быть красивым… А я… Я их миру, их красоте, этому лесу, со своими прыщами не только не принадлежу им: я создан чтобы быть их антиподом и на фоне меня такие вещи и считались красивыми.
Да! Я, наверное, вам что звереныш в зоопарке. Глядите на меня! Смотрите на меня! Но и помните: вы для меня уроды, вы все, и настанет время, и вы поймете, что не я в клетке, а вы; и что я могу пролезть сквозь прутья!
<...>
Я уже слабо помню что было дальше… Я пойду спать — ужин я пропустил и…
3 июня 2017 года
Я убью Иваськина. Я его ударю ножом. Или ушибу чем-нибудь крепким по голове. Но лучше нож — так надежней. А ушибить чем-то — вдруг сил не хватит, да и он выше меня… Я с удовольствием посмотрю на его кровь.
Потом меня будут ненавидеть за мое уродство. Но мне наплевать. Это не для тех написано кто потом будет желать мне смерти или расстрела во время суда, и не для тех (тех же самых) кто такому же человеку с моськой Аполлона будет писать слова поддержки и сожаления если он школу взорвет… Да, я отрыжка ваша, и я горькой и кислой вам выйду…
Этот пес меня подождал после столовой и схватил за плечи и начал трясти: я, мол, к Варе не должен приближаться. Он весь надулся, выкатил глаза, заскрипел зубами… забрызгал слюнями. Они встречаются, он сказал мне, они даже целуются и он трогает ее там. Он ударил меня потом в живот чтобы не осталось следов и это было больно и за это я сделаю больно ему, я выпотрошу его.
4 июня 2017 года
Я смог достать нож у высокого паренька которого все называют Роберт (настоящее имя я его не знаю да и никто не знает). Нож острый, но я сделаю его еще острее. Я часами сижу на кровати и с резким, металлическим звуком затачиваю его и пробую лезвие пальцем — нож невероятно острый…
<...>
Я снова соврал, конечно же, и раскаиваюсь в этом (хотя было бы перед кем). Тогда я последовал за ними и увидел как они смеялись… Я толкнул их и сказал Варе, что она шлюха. У нее лицо окаменело и она переспросила. Я сказал: “Ты грязная шлюха.” И так и оказалось: Иваськин сам же сказал мне, что они целуется и он трогает ее там. А значит, я просто сказал правду: чего же обижаться? Я содрал с ее смазливого, шлюшьего лица маску, что же за беда?
Но и на шлюху мне плевать: я зарежу его за то что он посмел меня ударить.
5 июня 2017 года
Сегодня довольно долго следовал за ним когда он расстался с Варей… она чмокнула его. Я стал задыхаться когда представил как догоняю его и всаживаю нож по самую рукоять: как дергается и напрягается его мышечное тело, этого бычка, как расходятся, режутся и рвутся красные волокна его плоти и горячая кровь заливает мне руки. Я вскрою все их маски.
<...>
Я так и не смог сегодня. Но я буду ждать и я нанесу удар.
6 июня 2017 года
Правда в том что я тогда после столовой сам подошел к нему и схватил за грудки (или скорее попытался, но он быстро отцепил мои пальцы). Никогда не забуду эту силу в его лапах… За что ему дана такая сила, а мне хилые мои пальцы? К черту… Но я лишу его жизни, для такого у меня есть инструмент, как у охотника есть ружье. Да, я соврал, и я мерзкий, но он сам мне тогда сказал: они целуются и он трогал ее там.
<...>
Долго думал что делать когда прирежу эту свинью. Думал даже о побеге: но я выживу… и понял что хочется противоположного. Я скорее всего наглотаюсь таблеток, благо, у меня их полно (моя шизанутая мамаша пихает всегда больше чем нужно). В горле скребет когда думаю о том что скоро меня ждет… Но она может спасти его если подойдет и извинится. Это нетрудно: подойти… Но ей видимо на меня плевать, хоть меня она знает с детства, а Иваськина всего несколько недель.
10 июня 2017
Такая хорошая погода. Когда просыпаешься, поют птицы и шумит листва. Так банально и так много раз это описано, но по факту никто и никогда не сможет передать этого ощущения легкости и теплоты, этого холода утра. Я и не собирался: я проснулся чтобы сказать что сегодня я убью Иваськина, а не восторгаться утром. Таблетки для себя я уже заготовил: я знаю что вход на чердак столовой не запирают, я там часто мастурбировал.
<...>
Сейчас поздняя ночь и я пишу это под одеялом в свете фонарика. Я не убил Иваськина. Проклятая трусость! Я шел за ним после ужина чуть в отдалении. Чувство было такое, будто сердце застряло у меня в глотке и мешало вдохнуть свежего вечернего воздуха. Он отошел отлить на дерево в темноте (и вот этими немытыми пальцами он потом трогает Варю и здоровается со мной). Я подумал, что это идеально: я воткну нож ему в горло пока он отливает и он упадет в лужу собственной мочи и сдохнет в ней как червь… да, я надеялся, что он будет извиваться, как перерубленный лопатой червь.
Я пропотел до трусов, подошел ближе, но последний шаг так и не сделал. Что-то меня остановило… так я и стоял в двух шагах от него пока он журчал в темноте… и горло как будто стянуло железным обручем, и я пытался разжать его, сглатывая слюну — да… У меня поплыло перед глазами, я сунул руку в карман, сжал гладкую рукоятку ножа (пальцы были мокрыми), челка была моя мокрой, липла к глазам, я убрал ее и судорожно выдохнул.
Тут Иваськин застегнул ширинку, развернулся и глухо вскрикнул: не ожидал меня… у меня чуть защекотало в груди: приятно было испугать его, здесь не светлый утренний лесок и солнце, в темноте я смотрелся, как горгулья, к месту, да, ночь — мое время.
Он застеснялся своего испуга, коротко и фальшиво засмеялся, спросил: “О, привет… Что такое?” — “Я захотел извиниться…” — “А…” Тут он замолчал, видимо, обдумывая. “Все в порядке, братан, все ок. Нечего нам…” Он протянул мне свою руку и я ее пожал. Интересно, он чувствовал угрозу? Наверняка он видел опасность в моих маленьких глазках. Собаки часто чувствуют злобу своих хозяев — а чем он отличается от собаки?
И вот я вернулся и лежу тут… Зачем, зачем я попросил извинений? Как я могу быть таким ничтожеством? Я инстинктивно унизился, поставил его над собой, и вышло все так, как будто я встал на колени. Я сколько угодно могу в своей голове препарировать его, судить его, но там, в темной чаще, с ножом в кармане, я пожал его руку, я извинился перед змеем который украл мою любовь и которого я хотел зарезать как барана.
<...>
Я долго лежал и не мог заснуть, пока не понял одну мысль: простую и ясную. Иваськин просто пытается трахнуть Варю. Варя — шлюха. Что толку убивать его? И правильный ответ пришел мне в голову почти сразу: потому что она будет страдать, ненавидеть меня, бояться меня, и это так сладко. Я люблю тебя, Варя.
11 июня 2017
Они наверняка добавились в друзья и он будет написывать ей, а она присылать ему фотографии своих доек. Они будут сгорать от похоти. Я только сейчас это понял. А мне она будет отвечать через сутки после того как я ей напишу…
<...>
Пообедал. Понял, что был немного неправ: а разум и факты я считаю превыше всего. Варя никогда не отвечала мне через сутки и часто писала первой, но от своих слов я не отказываюсь: как только мы вернемся в город, эти макаки начнут изгибаться перед зеркалом и присылать фотографии друг другу…
<...>
Как хорошо лежать на траве, чувствовать запах травы, нагретой земли и полевых цветов. Есть в этом что-то русское. А Варя: что про нее говорить? Как и про Иваськина?
Если им повезет, я повторяю, только ПОВЕЗЕТ, то лет через шесть они поженятся, устанут друг от друга чисто на физиологическом уровне (невозможно спать с человеком так долго и не устать от него, а верить в любовь растущую не из полового чувства могут только 14летние школьники и придурок-Тургенев), начнут ходить налево, со скуки заведут детей и подохнут в купленной в ипотеку конуре; в нищете; в скудости своего жалкого разума… эти две песчинки ничего не значат сейчас: людей так много, что меньше или больше от этой биомассы — тю; меня ждет еще хуже участь, я буду сношать свой кулак сначала в комнате родителей, а потом в ободранной квартире одной из бабушек — и так всю жизнь… пока не решусь покончить с собой. Расчет холоден, прост и ясен, как узор льда на окне.
Я это к тому, дневник, что нет особого смысла в этих сценариях кроме одного: прямо сейчас ими будут удовлетворены они, а я буду страдать. А раз смысла я не вижу ни в чем, то почему бы им не пострадать сейчас, а мне покайфовать? Чем им кайфовать сейчас, а мне никогда? Да горите вы огнем, твари! Понял сейчас, что лучше бы мне прирезать их обоих, да не смогу: духу не хватит и силы тоже все исполнить… Кому будет хуже? Да никому: кто бы не сдох первый, второй оправится через недели две.
<...>
Я пишу это в туалете. Сегодня дискотека. Немного нарушило планы, я-то думал, что после ужина Иваськина… Да не вышло, они пошли туда… Тереться потными телами в духоте летнего вечера.
Я проследил за ними глазами: они танцуют рядом когда играет веселая музыка, после пошел медляк — и он пригласил ее, они еще ближе друг к другу, они прижались, и он смял ее ягодицы в своих руках, а она положила голову его на плечо. Я сумел разглядеть ее алое потное лицо: она прикрыла глаза от удовольствия (хотя, конечно, придумываю: в полумраке не видно цвет ее лица, но понять это нетрудно).
Что вам сказать? Помню, раньше мы танцевали вместе на таких медляках, я игриво ее приглашал, но там все было чинно, сухо: она на расстоянии, мои деревянные руки на ее талии, на твердых костях ее таза.
Буду ждать пока закончится дискотека и зарежу скотину Иваськина.
<...>
Я ударил ее ножом. Я ударил ее ножом. Злость меня такая взяла: я прошел на дискотеку и пригласил ее на танец. Она согласилась: мы вроде как помирились, я про это не писал вроде бы. После того как Иваськин извинился передо мной тогда ночью
<...>
Меня ищут. Я слышал это. Они не знают что я на чердаке столовой (я тут много мастурбировал). Таблетки у меня с собой, так что я закончу дневник и наглотаюсь таблеток.
<...>
Ушли.
После того как я извинился перед Иваськиным Варя подошла ко мне и извинилась. Но меня ложь не берет. Это холодное извинение. Ей теперь этот урод важнее меня. Мне наплевать стало давно. Их судьба была предрешена. Я хотел убить их. Его или ее.
Я вышел и пригласил ее на танец. Она согласилась. Ей было неловко. Мы танцевали. Я грубо попытался притянуть ее к себе. Она постоянно ограничивала меня: отталкивала, отнимала мои руки от ее бедер. “Тебе это неприятно?” — “Это невежливо, вот и все.” — “А когда тебя лапает за жопу Иваськин это вежливо?”
Она встала на месте и ничего не говорила
<...>
Опять искали, бегали рядом со столовой, внизу. Жалкие. Я наглотался таблеток заранее, так что шанса нет. шанса нет. Таблетки были сухие и твердые, а горло мое как будто распухло. С трудом проглотил. Спасибо, мамочка, что кладешь мне в дорогу так много противоаллергенного.
Как я говорил: она встала на месте и ничего не говорила. Надо было видеть ее тупую, коровью рожу. “Так нравилось тебе или нет.” Тут у нее на морде возникла гримаса, как обычно бывает, когда люди собираются выплюнуть что-то желчное, но я не позволил этому случиться, я хотел владеть ситуацией, и мне так было сладко от ее ненвисти. Я вытащил нож. Гримаса сразу сменилась ужасом: из морщинистой злобы на лбу до поднятых бровей и блестящих зубов в пасти. Я хотел сказать что-то вроде: “А это приятно?”... но в горле что-то засипело и я ткнул неуверенно в ее
<...>
Я сейчас потерял сознание. Меня мутит… слабость такая, что пальцы дрожат. Удивительно, удивитльно. Что я писал? Боже, каждое слово дается тяжело моим пальцам, как будто мне пять лет и я пытаюсь открыть банку с огурцами.
Итакона вскрикнула. Я с удивлением посмотрел на темную кровь ее. Ктото справа с удивлением посмотрел на меня, Варя повернулась и хотела бежать. Я развернул ее за плечо и ткнул в грудь… она завизжала… это меня испугало… морда ее… Я отмахнулся в сторону ножом идаже задел кого-то: кто-то пытался остановить меня справа. Надеюсь я глубоко полоснул этого урода. Я вырвался с дискотеки сквозь толпу (тупые насекомые ничего не понимали), бросил нож и побежал в темноту леса, добежал до столовй и вот я тут, на втором этаже, на своем месте, и я наглотался таблеток, и меня тошнит, и мне страшно.
<...>
Я не должен был глотать таблеток. Я это понял. Во первых я не убил ее точно: только поранил и несерьезно… а в голове я расчленял ее долго, на лоскуты ее резал… и даже не ее. Господи! Я-то хотел покалечить Иваськина. Это его я ненавижу, а Варю люблю. Но ее ткнул в плечо и грудь: ха, это вот насколько близко я смог подобраться к ее вымени… Зачем я это сделал? Я планировал убить Иваськина. Страшно.
<...>
Мне очень очень страшно. Сейчас хотел окликнуть людей… сдержался. И все это глупо: я говорил что Иваськин говорил что они целовались и он трогал ее там, чтобы показать, как я прав, но тогда, в тот день у столовой, я не только назвал ее грязной шлюхой, я именно что подошел и сказал примерно следующее: “Вы сосались, трогали друг друга там, ты, Варя, грязная шлюха…” И после уже Иваськин, этот рыцарь (ха-ха) бросился на меня и он меня ударил. Долго же он сдерживался. Наверняка он жалел меня, я был уродцем, миньоном его подружки.
<...>
наверное она это заслужила
<...>
Сейчас захватило дыхание: показалось что нашли меня: как будто по потолку проползла бледнорозовая тень и бросилась на меня я блеванул, но хорошо что не на дневник
<...>
Перечитал. Я действительно написал все как было: что это я сказал им тогда у столовой. Вот так и вышло что единственная вещь, перед которой я хотел быть правым (мой дневник) узнала какое я ничтожество. Хотя? Дневник — это я, мое отражение — логично, что я знаю что я такое.
<...>
больно и страшно
<...>
еще раз меня густо вырвало. Что и говорить. Я вспомнил ее лицо, ее нос, ее лоб, когда она кричала, и его, и я хотел их убить? Я и не смог бы. Я и не смог. А если бы смог.
А если бы смог? Я люблю ее. Если бы я смог получить такое дерево, на которое я мог бы залезть, с которого я мог бы докричаться, как говорила глупая девочка Варя, до всего мира, то я я бы заорал во всю глотку сейчас: простите меня! простите меня! Варя! люди! господи! любите друг друга! будьте счастливы! простите меня! люди! Варя! любите друг друга и будьте счастливы! я нет, вы будьте! любите друг друга и будьте счастливы! любите! любите друг друга! лю
[На этом записи обрываются.]