I
Удивительно. Прошло столько тысяч лет, а воспоминания о той ночи все такие же яркие. И вряд ли они когда-нибудь потускнеют.
Всеотец почему-то гневался на нас. Наши угодья оскудели. Зелень предательски проржавела, звериные стада разбежались, речные русла высохли до самого дна. Племя голодало весь сезон. Часто вспыхивали споры о переселении. Среди нас было немало тех, кто не смог бы пережить длительный исход в более богатые земли. Но время поджимало. Еще чуть-чуть, и нам пришлось бы совершить немыслимое…
К тому же, куда идти? На севере бедствовали такие же голодранцы, как и мы, ловить там точно нечего. К западу от нас лежала пустыня и безжизненное соленое море. С восточных холмов на нас иногда набегали одичалые горные племена. А на юг направиться мы не смели и думать. Там бесчинствовало самое большое и самое жестокое племя из тех, о котором мы знали. «Красные люди». Поговаривали, что они окрашивают свои тела в кровь, собранную из побежденных врагов. Я не особо верил в эти байки, но проверять не очень-то хотелось.
Зажатые со всех сторон мы пытались выжить. Отец и вождь, Амда Большой, теперь не казался таким крупным. Он съежился то ли от голода, то ли от безысходности. Целыми днями папа бессмысленно ходил вокруг стоянки и что-то высматривал вдали. Еще он как можно чаще придирался по мелочам и делал замечания, создавая иллюзию, будто ситуация под контролем. Но все всё понимали. Большая Мама ушла в себя. Она пыталась понять, где мы свернули не туда и чем разгневали духов. С братом Хабелем я каждый день выбирался на охоту. Раньше мы выходили два раза в день, утром и вечером. Теперь же мы выходим один раз утром на целый день, а возвращаемся вечером. Иногда удавалось поймать какую-то заблудшую полудохлую газель, но чаще мы возвращались с пустыми руками и с опущенными от стыда головами. Приходилось довольствоваться сухими корешками да орехами.
И вот, во время одной из вылазок на нашем пути попалась дикая овца. В те времена все овцы были дикими, конечно. Мы загоняли её до тех пор, пока солнце не поцеловало горизонт. Как раз к этому моменту мы подошли к южным холмам, и Хабель остановился.
— Паршивая овца не стоит того. Разворачиваемся, Каин.
— Мы бежали за ней целый день, Хабель! Ты предлагаешь вернуться домой с пустыми руками? Снова?
— Я предлагаю вернуться живыми!
— Да брось. Она уже почти выдохлась. Осталось только протянуть руку, и она наша. К тому же, здесь никого. Мы зайдем за холмы и сразу же выйдем. Хабель… Сколько еще мы протянем без мяса? Вспомни Янсу, Меноха и его детей, мальчики совсем зачахли.
Брат всегда был добродушным. Уговоры оказались короткими. Нужно было лишь надавить на жалость, и он нехотя шагнул вместе со мной во враждебные земли. Как я и предсказывал, нам не пришлось долго гоняться за этой проклятой овцой. Силы её иссякли, и она рухнула на пыльную землю, вывалив наружу язык. Но мы не успели насладиться радостью от поимки. Красные решили сделать из нас пример, заметив меня и брата в своих охотничьих угодьях. Я так и не понял, откуда они взялись, да еще и в таком числе.
Погоня продолжалась весь вечер и всю ночь. Один из Красных смог зацепить меня стрелой. Обломанное древко плотно зарылось в мое правое бедро. Брату повезло меньше. Его правый бок был пробит дротиком. Побитые и обессиленные, мы бежали по темной саванне. Каким-то чудом нам удалось оторваться. Но с такими ранами… Я прикидывал, сколько еще осталось до стоянки, и молил духов о том, чтобы Хабель уцелел. Жизнь в нем таяла на глазах. Хабель, брат мой, я ведь помню тебя исключительно сильным. Я помню, как мы в детстве бегали наперегонки по илистому берегу реки, и ты убегал дальше всех. За это Большая Мама била нас палкой по пяткам, но разве это могло тебя остановить? Я помню, как мы прыгали через большой костер, и языки пламени совсем не касались тебя. Я помню твой смех, наполненный самой жизнью. Все это моя вина.
По иронии судьбы гроза, которую племя так долго ждало, началась именно сейчас. Огромные синие молнии изредка подсвечивали толстые пласты облаков, а гром, следовавший за ними, сотрясал густой ночной воздух. Вскоре тяжелые капли затарабанили по сухой земле. Силы почти покинули брата, и ему пришлось опереться на меня, но и этого было мало. Через какое-то время Хабель повис на мне мертвым грузом. В конце концов, он соскользнул вниз и больше не вставал. В этот момент я почувствовал такой сильный страх, словно боялся впервые. Тут же прильнув к брату я делал все, чтобы разбудить его: кричал, хватал за лицо, молил, бранил, осыпал пощечинами, но все без толку. Когда я это осознал, мне оставалось лишь вскинуть вверх руки и в порыве отчаяния посылать Всеотцу молитвы.
Не знаю, сколько прошло времени, пока я неподвижно сидел, представляя, что и как буду говорить Большой Маме, когда принесу к её ногам тело сына. Но в какой-то момент я снова почувствовал страх. Только теперь это был не страх потери, а страх смерти. Нет, это были не Красные. И не ночные хищники. Это было что-то иное, что-то намного более опасное. Нутро все скрутилось в единый комок и плясало внутри. Сердечный ритм безжалостно расшибал виски. Вспышки молний, словно разделяя мой ужас, все чаще и чаще взрывались в небесах. Я судорожно оглядывался то в одну сторону, то в другую, ища в ночной тьме источник своего страха. И я нашел его. Там, где остановился мой взгляд, ничего не было, кроме дождевых капель. Но эти капли стекали, и стекали они по невидимому человеческому телу, которое стояло в двадцати шагах от нас. Капли стекали по невидимой лысой голове, по невидимой груди, через которую я видел, как они стекали по невидимой спине. Капли стекали по невидимым рукам и ногам, падая на землю. Страх еще сильнее сковал меня, и я не смел шевелиться… пока Он не заговорил.
Гул из тысяч голосов, слившихся в невыносимую какофонию, пронзил мой слух. Я тут же вдавил ладони в уши, но это не помогло. Речь незнакомца перекрикивала саму грозу, его голос прошивал тело и доходил до самых костей, причиняя ужасную боль. Лишенный чувств Хабель, и тот, заворочался. Кровь засочилась из глаз, ушей и носа. Боль была настолько сильной, что даже мысли в моей голове не могли обрести хоть какую-то форму. Но эта боль оказалась благословением. Неведомые слова из неведомого языка складывались в непостижимые смыслы, которые не изъяснить ни одним человеческим языком. В эту ночь, прежде чем окончательно забыться во тьме, мы с братом что-то узнали. Что-то, что доступно было только нам двоим на всем белом свете.
II
Когда мы проснулись, от ночной грозы не осталось и следа. Солнце уже было в зените и осыпало наши тела жаркими поцелуями. Перекатившись на бок и оперевшись на локоть, я увидел Хабеля, который также приподнялся. Наши изумленные взгляды пересеклись. Его прежде черные кучерявые волосы теперь побелели, как снег с холмовых вершин. Подтянув прядь своих волос к глазам, я убедился, что со мной произошло то же самое. Но это было не самым удивительным изменением. Раны на наших телах полностью зажили, будто их и не было вовсе. Ни шрамов, ни боли. На мгновение я подумал, что погоня нам только снилась. Обнявшись со слезами на глазах и радуясь своему чудесному спасению, мы решили направиться домой. Я взглянул напоследок на то место, где мы лежали. Ржавая трава, на которой лежал мой брат, позеленела. Странно, в тот момент я совсем не придал значения этому чуду. Первому чуду из многих.
Ноги сами несли нас вперед. Каждый шаг делал нас сильнее. В какой-то миг наши тела так переполнились силами, что мы не выдержали и побежали. Мир вокруг стал ярче, насыщеннее. Звуки были громче, картинка в глазах — яснее. Каждый вид запаха ощущался так, словно его источник лежит у нас перед носом. Мы будто родились заново.
К вечеру мы добежали к стоянке. Все племя встречало нас. И Большая Мама с Амда Большим, брат Сайфу со своими женами, а также Индра Мудрый, Муфу и его брат Малеле со своими семьями, Тувалак Печальный, и даже бедняжка Ламух со своим грудным сыном. Сердце племени. Были и другие, но это те, кто навсегда останется в моих воспоминаниях. Все они встречали нас удивлением, слезами, смехом и дикой радостью. Дети дергали нас за волосы, женщины оттирали от дорожной пыли, друзья крепко обнимали и забрасывали бесконечными вопросами. Пока мы убегали от Красных, Муфу и Малеле ухитрились поймать целого вепря. У большого костра мы с братом присоединились к общему пиру. Большая Мама пела ритуальные, как теперь говорится, песни в честь Всеотца и благих духов. Хабель развлекал детишек историей о нашем спасении. Он рассказал почти все. О том, как мы загоняли овцу, как нас встретили зловещие Красные, как мы убегали и перепугались так, что наши волосы побелели. Детишки смеялись. Я же молчал. Мою голову не покидали мысли о том существе, что говорило с нами. Кто он? Зачем он наделил нас знанием? Или не дар это вовсе? Тогда что же это? На смену этим тревожным мыслям пришли еще более тревожные. Что, если Красные захотят отомстить? У нас мало мужчин, способных держать копье. Если Красные пошлют сюда отряд, нам придется бежать на север, оставив стариков позади. Часть мужчин тоже погибнет, задерживая Красных. Может, нам с братом следует вернуться и сдаться, чтобы уберечь остальное племя? Не будет моей душе покоя, если моя необдуманная выходка с пересечением южных холмов приведет к разорению племени. Я успокоил себя тем, что будь Красные и правда настроены решительно, нас бы уже нашли и умертвили в прямо в саванне. Когда показались первые звезды, мы разбрелись по шатрам, и племя уснуло.
Сон был недолгим. В ночи раздался детский крик. Одинокий молодой лев, обезумев от голода, пробрался на стоянку и утащил маленького Сефаина, младшего из сыновей Сайфы. Сыновья Муфу, которых оставили на страже, уснули у костра, утомленные долгим пиром. Я и Хабель проснулись первыми. Мы схватили по копью и рванули за хищником. Крик переходил в хрип. Зверь смыкал челюсти на шее мальчика, нужно было спешить. В это время проявилась часть моего дара. Луна светила для меня словно солнце, и я отлично видел во тьме. Когда мы выследили хищника, он заметил нас и поспешил скрыться в зарослях близлежащей акации. Мы последовали за ним. Нагнав его, мы увидели, как он неуклюже пытается взобраться на дерево вместе с мальчиком в своей пасти. Хабель и я синхронно бросили копья, но промахнулись. Делать было нечего. Я накинулся на льва голыми руками, вцепившись за нижнюю часть его туши и повиснув на ней. Лев, рыкнув то ли от страха, то ли от ярости, выронил Сефаина. Хабель успел подхватить мальчика и отпрыгнул от дерева. Я же остался один на один с разъяренным львом.
Здесь мои воспоминания туманны. Я помню, как мы беспорядочно катались в пыли. Помню, как неведомая прежде ярость пробудилась и переполнила меня. Эта ярость, словно раскаленная лава, стремительно бежала по моим венам. Я не чувствовал страха, не чувствовал боли, я ослеп и оглох. Остался только гнев. А потом я оказался сидящим сверху на мертвом льве, голова которого была разбита и превратилась в неузнаваемое багровое месиво. Содержимое львиной головы было разбрызгано вокруг по земле и размазано по моим рукам. Я пришел в себя, когда меня не в первый раз окрикнул Хабель.
Он сидел перед лежащим на земле Сефаином и отчаянно зажимал раны на его шее. Мальчику совсем поплохело. Плотная рубиновая кровь пульсировала из ран сквозь пальцы Хабеля. Глаза закатились, обнажив белки, и часто-часто моргали. Тело охватили беспорядочные конвульсии. Надежда на его выживание таяла с каждой секундой.
К этому времени подоспели остальные мужчины с копьями наперевес. Вместе мы стали свидетелями того, как жизнь покинула Сефаина. Он замер и больше не дергался, а безжизненные глаза вернулись на место. В воздухе зазвенела убийственная тишина. Каждый из нас тихо плакал, не отводя взгляда от покойного мальчика. Плакали все, но не Хабель. Хабель, которого я знал, как жалостливого, нежного и наивного человека, не плакал? Я почувствовал, как в нем что-то проснулось. Что-то по своей природе сродни моему гневу. Но это был не гнев, совсем нет. Какая-то непоколебимая, монументальная уверенность, которая даже воздух вокруг него сделала плотнее. Хабель медленно закрыл глаза и снова приложил руку к шее мальчика. Спустя пару мгновений из-под его ладони засочился нежный желтый свет. Этот свет разрастался с каждой секундой, становясь все ярче и ярче, пока не ослепил всех нас. А потом свет резко потух. Напуганные соплеменники неохотно опустили руки, которые закрывали лица от света. Потом их снова напугал внезапно раздавшийся кашель Сефаина. Случилось невиданное чудо. Мальчик ожил. Никто не мог поверить в то, что произошло. Даже я, обладающий знанием.
Племя взорвалось радостью. Это было самое громкое утро в моей жизни. Все истерично кричали от радости. Нас целовали, обнимали, подбрасывали на руках. Сайфа никак не мог угомониться, беспрерывно плача и поочередно целуя наши ноги, которые мы пытались оттащить. История спасения Сефаина была протараторена свидетелями, наверное, тысячи раз. Мы стали героями.
Наш дар проклюнулся. С этого самого утра началось время возрождения племени.
III
Хабель начал первым.
Каждый день он заводил длинные разговоры с Большой Мамой, без конца расспрашивал её о всяких духах и тонкостях общения с ними. Вместо традиционных охотничьих вылазок он ходил по окрестностям стоянки и пристально разглядывал остатки жизни в саванне. Иногда кто-то заставал его в молитве. Брат садился на колени в каком-то уединенном месте, закрывал глаза, прикладывал ладони к земле и надолго замирал, едва шевеля губами. Никто сначала не связывал это с тем, что саванна удивительным образом расцветала. Земля вокруг стоянки покрылась пышной зеленью, а стада вскоре вернулись. Все чаще мы возвращались с охоты вместе с добычей. Голод потихоньку исчез из нашей жизни.
Однажды кто-то увидел, как Хабель молился, зайдя по пояс в местную реку. В этот момент вся водная гладь реки забурлила, и из неё стали выпрыгивать здоровенные рыбины в большом числе. Счастливое племя сорвалось в воду и принялось ловить рыбин голыми руками. После этого уже никто не сомневался в том, что именно Хабель стоял за всеми благами, которые обрушились на племя в последние недели.
К нему стали прислушиваться. Когда женщины искали клубни желтого ямса, Хабель просил их снова закапывать в землю самые большие клубни. Он оправдывал это желаниями духов, бреднями про дары за помощь, но я-то знал, чем он на самом деле занимается. Хабель показал племени, что еду можно не только собирать, но и сажать. Получать больше, отдавая. Все чаще там, где ямс закапывали обратно, мы стали находить огромные клубни размером чуть ли не с человеческую голову.
Помогал мой брат не только пищей. Исцеление началось с ребенка Ламух. Вечно плакавший грудничок сладко затих, когда Хабель однажды вечером взял его на руки. А отец Индры прозрел, когда брат поочередно поцеловал его слепые белесые глаза. Потом все, у кого была хоть какая-то хворь, стали обращаться к Хабелю. Будь то почечная болезнь, криво сросшаяся кость, даже простуда — все шли к Хабелю. Так наше племя избавилось и от болезней.
Пока Хабель дарил жизнь, я понял, что мой талант состоит прямо в противоположном. Я научился дарить страх и смерть. Я стал щитом племени. Хищники, иногда подбиравшиеся к нашей стоянке, убегали, поджав хвосты, когда встречались со мной взглядом. Львы, стаи диких псов, леопарды — все они чуяли божественный гнев, который время от времени вспыхивал внутри меня. Людей же я отпугивал другими способами.
Восточные дикари не оставили нас. Они любили, так сказать, охотиться на охотников. Когда одни из наших удачно загоняли добычу и возвращались к стоянке, они появлялись там из ниоткуда и отбирали её, словно стая мерзких гиен. Еще для них особой радостью была кража чужих женщин. Спускались по ночам стремительно, как буря, и так же быстро исчезали вместе с жертвой, попутно прирезав тех, кто смел оказать сопротивление. Когда-то именно эти сволочи подло убили мужа Ламух и уволокли в холмы жену Тувалака, храни её Всеотец. Этому нужно было положить конец, раз и навсегда. Благо теперь вряд ли какой мужчина сравнится со мной в силе.
Сначала я их просто калечил, но это не помогло. Потом я убивал. Одного, второго, третьего, все больше и больше. Убивал настойчиво, убивал жестоко. Лишь когда я насадил останки поверженных врагов на длинные колья и выстроил в жуткую гряду под холмами, с которых они спускались, только тогда дикари уяснили, что вход на наши угодья им закрыт насовсем.
Зачастую я возвращался на стоянку весь покрытый кровью и ловил на себе косые взгляды соплеменников. В основном, они боялись. Их можно понять, еще никто из нас не проявлял подобную жестокость. Детишки даже придумали страшилку, будто я вступил в племя Красных. Но мне было плевать, пусть косятся. Лишь бы не умирали. Потом спасибо скажут. Я соорудил себе жилище на окраине, чтобы ни с кем часто не пересекаться. Один Амда Большой улыбался в лицо. Он был благодарен мне, собственно, как и Хабелю. Мы ведь сняли с его плеч сразу весь груз ответственности за решение проблем племени. Теперь Амда снова расправился и стал соответствовать своему прозвищу.
С Большой Мамой было все по-другому. Она стала относиться к нам еще более подозрительно. Как ни странно, да, к Хабелю тоже. Мама сильно замкнулась в себе. Как-то раз мы застали её на окраине стоянки, сидящей на берегу реки. Мы подошли к ней и решили выяснить все лицом к лицу. Поговорить начистоту.
— Не причин думать, что духи передумали насчет нас — монотонно твердила она. — Когда-то мы их разгневали, и на племя посыпались беды. Мы так и не поняли, за что. С чего им менять свое суждение? Чем мы заслужили такое благо?
— Разве мы недостаточно страдали, мать?
— Страданием нельзя загладить вину. Только жертвой.
Хабеля её слова погрузили в глубокие раздумья, и он еще не один день ходил, повесив голову. А я тогда лишь усмехнулся.
IV
Много времени прошло с того разговора. Племя все цвело и цвело. Слух о нашем благополучии раскинулся на все соседние земли.
Нас стали посещать обездоленные северные племена. Они приходили крохотными кучками, неся с собой свои скудные дары. Увидев, как богато мы живем, они стыдливо прятали тощих коз и сумы с финиками. Сначала я хотел их прогнать, но Хабель меня остановил. Мой добродушный брат почему-то решил, что раз у нас все хорошо, то можно делить стоянку с соседями. Ну что ж, в этот раз я не стал ему перечить. Я согласился, но лишь с условием, что голодранцы могут размещаться только на окраинах. Скоро наша стоянка значительно приросла и раскинулась по всему побережью Нижней реки. С приходом каждого нового северного племени Хабель и Амда устраивали большой пир. Жадные до мяса северяне набивали пузо и наглели с каждой секундой. Кто-то даже приставал к одной из жен Сайфы, а Сайфа был уже не так молод, чтобы дать им отпор. Меня переполняла злоба от того, что никто не заступился за беднягу, особенно Хабель. Неужели он забыл, кто кому брат? В одну из ночей мне пришлось им напомнить, кто тут хозяин. Под утро северяне нашли голову своего наглого собрата на копье, воткнутом в центре их большого шатра. Они быстро вспомнили о том, как должны вести себя гости.
Следующими, как ни странно, пришли теперь уже покладистые дикари с холмов. Брат не дал мне прогнать и их тоже. Видимо, ощущение себя всеобщим благодетелем опьянило его и совсем лишило разума. Как он посмел забыть, что они мучали нас все эти годы? Сколько мужчин зарубили, сколько жен украли? Один Всеотец знает, сколько раз они были унижены перед тем, как их предали небытию. С этого дня мы с братом не разговаривали.
Потом случилось немыслимое. Когда колонны исхудавших людей Красного племени пересекли Нижнюю реку, все наше племя встало с копьями. Никто не понимал, чего ожидать от них. Амда и Хабель, вокруг которых сплотились все остальные мужчины, грозно перекрыли собой вход на стоянку. С глубоким презрением я наблюдал за всей этой нелепицей издали. В этот момент Красные все вместе преклонили колени и стали молить о спасении. Их земли постигла та же участь, что и наши угодья ранее. Но число ртов у них намного больше, беда ударила по ним сильнее. Все, кто тогда стоял там, оказались последними остатками некогда великого и ужасного Красного племени.
Нелюди разгуливали среди нас. Я не узнавал родную стоянку и родное племя. Мне казалось, что все, кого я знал, уже давно померли. Ламух стала частью гарема одного из восточных вождей, который согласился принять её сына как своего. Муфу и Малеле побратались с Красными и теперь охотились только с ними. Малеле даже выдал дочь за одного из этих варваров. Амда был доволен, как никогда. Он ведь теперь стал вождем самого большого племени на земле. А Хабель ему потакал. Хлопал по плечу, смеялся, радовался вместе с ним так называемому «миру и благополучию». Как жаль, что он не видел того, что видел я. Все наши дорогие гости в тайне смеялись над нами. Смеялись над нашей короткой памятью. Смеялись над тем, как легко мы приняли их, позабыв все жертвы и старые обиды. Я не забыл. И никогда не забуду, даже если все остальные забыли.
Тот Каин, которого все знали, тоже исчез. Каин стал жалкой тенью, которая бродила по окраинам и пугала людей. Про мои заслуги тоже никто не вспоминал. Теперь вспоминать о них было неудобно. Ведь как же, обидятся наши гости, пусть духи поберут их. Я терпел. И видит Всеотец, что правда терпел, терпел ради всего племени, пока однажды не встретил того, кого лучше бы не встречал.
Прогуливаясь по окраинам, я заметил шайку Красных, сидевших на площадке перед шатром. Они галдели, шутили, насвистывали какую-то неизвестную мне песенку. И все бы ничего, но один из варваров пристально смотрел на меня. Я точно узнал его. Узнал того, кто метнул дротик в моего брата. Эта тварь даже не постеснялась опустить голову. Совсем напротив, он пялил на меня свои бесстыдные глаза и улыбался. Эта тварь улыбалась мне! Внутри меня моментально разгорелся тлеющий все это время великий гнев. Спустя мгновение я оказался перед ненавистным мне Красным и снес ему голову одним стремительным ударом. Кровавые ошметки с ног до головы покрыли его друзей, не успевших даже удивиться.
— Ну что? — кричал я. — Не нравится вам теперь покрываться кровью убитых? Позабыли свои обычаи?
Поднялся дикий многоголосный вой, люди разбегались кто куда. Шатры косились и падали, а огонь из костров быстро вскарабкивался на них. Убегающая толпа давила всех без разбора. Всю южную окраину охватила паника.
Этим же вечером Амда Большой созвал совет в центральном большом шатре. Печального Хабеля он посадил рядом с собой по правую руку. Чуть дальше сидел Индра, а остальных членов совета я не узнавал вовсе. На этом совете решалась моя судьба. Высказался каждый. Кто-то скромно рассуждал о братстве и единении. Кто-то пылко порицал неоправданную жестокость. Кто-то говорил о гневе духов, который я мог накликать своими действиями. Высказались все, кроме Хабеля. Выслушав, Амда встал и вынес вердикт: меня изгнали из племени. Будто я какой-то проходимец! Будто не я проливал кровь во имя этого самого племени! Будто я больше ничего не значу! Да… Так оно и было. Я больше ничего не значил для них.
— Ты ничего не скажешь, брат? — тихо спросил я.
Ответом на мой вопрос было молчание, и после долгого ожидания я просто встал и покинул шатер, а потом и стоянку.
V
Шум акаций действовал на меня успокаивающе. Деревья не могут предать, не могут боятся, не могут осуждать и презирать. Не помню точно, сколько я просидел в этих зарослях, но довольно долго. Луна сменила солнце не один раз.
Я услышал шаги брата. Хабель с виноватым видом молча подошел и присел рядом со мной. Он отказывался смотреть мне в глаза. Он… говорил что-то. Да, я помню, он… плакал и пытался мне что-то сказать, но что? Гнев испепелил память о его последних словах. Последнее, что я помню — мой кулак пробил грудь Хабеля и вошел по локоть. Брызги крови вырвались из его рта вместе со слабым кашлем. Брат посмотрел на меня с огромным удивлением, прежде чем закрыть глаза навсегда. Я испугался. Я почувствовал такой сильный страх, словно боялся впервые. Тут же прильнув к брату я делал все, чтобы разбудить его: кричал, хватал за лицо, молил, бранил, осыпал пощечинами, но все без толку.
Прошли многие тысячи лет. Я любил и ненавидел. Меня любили и ненавидели. Я вел в бой, и меня вели в бой. Я убивал, я был «убит». Я был богат и беден. Я правил, мною тоже правили. Я крал, другие тоже крали у меня. Я успел прожить и забыть множество жизней. Но воспоминания о той ночи вряд ли когда-нибудь потускнеют.