Кончился октябрь и в Урал впился первый, неловкий ещё мороз, такой, что стекла очков потеют когда приходишь домой с работы. В первую же пятницу Леша поехал в Карагайский бор, париться с друзьями в бане и прыгать в сугробы. Баня была в бывшем санатории, в двух километрах от небольшой деревни Петров Вал. До деревни парень добрался на попутке, нашёл единственный магазин и зашёл внутрь, чтобы согреться и спросить, куда идти, потому что дорогу знал примерно, так как обычно его до места подвозили друзья.

         — Да иди мимо памятника, от памятнику к крайней улице. Там по мосту, мимо лагеря и дойдешь, — объяснила желтая и сморщенная как залежалое яблоко башкирка.

         — Спасибо.

         — А там что, куда тебе сейчас? Поздно приехал-то.

         — Поздно? Да ещё шесть часов только.

         — Да опасно же.

         Леша сердито сунул маленькие, бледные руки в карманы куртки. Выглядел он неказисто, но один километр, хоть и по снегу, осилил бы, а потому обиделся.

         — Темнеет же, — сказала башкирка.

         — А мне не пятнадцать.

         — Гу! А хоть бы и пятнадцать. Там после темноты-то нехорошо гулять, по лесу, нечистая сила людей забирает.

         Предупреждение башкирки только рассмешило Лёшу.

         Лёша согрелся и вышел из магазина. Он прошел мимо облупленного Ленина, вышел на крайнюю улицу и замер. Никакого моста он не увидел. Вдоль дороги чернели дома, в окнах горел свет, выхватывая снег, который падал так, будто где-то в подбрюшье неба распотрошили пуховую подушку.

         С одного конца улицы к Леше шла гигантская лохматая псина. Собак юноша не боялся, но здесь, в сумерках, когда за деревней и косогорами лилово густела тьма, на душе стало неспокойно. Он решил идти от собаки, к колодцу.

         “А чёрт дёрнул ехать сейчас. Ну куда я попрусь ночью? И холодно, блин. Дождался бы утра и поехал. Нет, надо попариться. Дурак я. Отоспался бы. С Пашей поехал бы, он завтра собирался же.”

         Справа заскрипело и грохнуло. Лёша вздрогнул и повернулся туда. Из двора вышел человек в драной дубленке и шапке с мехом. Юноша шагнул ближе и разглядел низенького старичка с корявым как корень носом.

         — Здравствуйте. Извините пожалуйста, а как мне пройти в “Карагайский бор”?

         Старик кивнул и осторожно спросил:

         — А тебе зачем надо? Здравствуйте.

         — Там санаторий, буду париться с друзьями.

         — Здравствуйте! Дак ить поздно уже. Куда тебе с друзьями париться? Здравствуйте. 

         “Да он с приветом, — подумал Лёша. — Надо отвязаться поскорее.”

         — Обратно мне в город ехать? Ночевать негде. Не в сугробе же спать, в самом деле.

         — Твоя правда, — беззубо улыбнулся старик. — Ну Бог в помощь, здравствуйте. Отсюда по мосту, мимо лагеря. Детский лагерь! С дороги не сходи, а то лихо настигнё΄т. 

         — В этом-то и проблема. Я не могу мост найти.

         “Мостом” была старая бетонная плита метр на метр над оврагом. Дорога за “мостом” тянулась вдоль косых заборов, поднималась к лагерю на холме и крючком входила в лесное урочище справа от лагеря.

         Идти оказалось неблизко. Пальцы онемели ещё когда Лёша шёл по дороге в снежном поле. По холму юноша взбирался с трудом, хватая ртом стылый воздух и приглушенно матерясь. У ворот лагеря Лёша отдышался, посмотрел в мёртвые окна лагеря с коченеющей от страха душой и отправился к урочищу.

У входа в урочище Лёша встал, всмотрелся вперёд, пока глаза не привыкли ко мраку под елями и голыми карагачами. Всё казалось синюшным, будто на глаза наклеили плёнку для тонировки окон. Сама дорога была ровной, с двумя свежими ещё бороздами от колёс. Морозный воздух дышал тревожной тишиной.

         — Корову потерял что ли?

         Лёша вскрикнул, развернулся и увидел давешнего старика.

         — Господи! Вы за мной шли что ли?

         — Ну да. Корову, говорю, потерял?

         — Нет же, какую корову…

         — Известно какую, с пятном на боку и драным хвостом, других тута не бывает, — хихикнул старик.

         — Я в санаторий шёл…

         — Ну да пойдем, а то заплутаешь в темноте-то.

         “Он либо по делам пошёл, либо правда меня направить решил, — понял Лёша и сразу успокоился, потому как тишина одинокой вечерней дороги давила на него. — Либо просто сумасброд. Пройдусь-ка с ним по дороге, так спокойнее.”

         — Тут я каждое дерево знаю, буренку легко найду, — говорил старик, хромая чуть впереди юноши. — Только что  летом теленочек пропадет, так все в лесок, все в лесок, потому как в поле далеко видно, то есть не близко, и можно разглядеть телёночка-то, а ежели не видать его, то, значить, в лесу он. Ну а я всем рад помочь, тут как тут.

         Несмотря на покатые ноги и возраст старик шел быстро, рассекая снег, и Леше приходилось часто шагать, вытягивая ноги из хрустящих сугробов.

         — Да только ле-том одно… а зимой… зи-мой откуда корова здесь?

         — Коровы зимой тута не бывает, зимой больше лошади или собаки бегают.

         Лёша вспомнил огромного пса в деревне и поёжился.

         — А далеко до “Карагайки”-то?

         — А я почто скажу? Тебе в метрах, али саженях, али секундах али чего?

         — Ну, сколько минут?

         — Не дури, молодой, я тебе кто? Не часы ходячие, так, получается? Тут, в лесу, живут по другому, считают по иному, Вот мишка как считает? Ему что часы? Ему пока зелено, он жует, тучнеет, только снега нападало, так спать, вот и все часы. А у деревьев? У! У тех, брат, твой год - минута, да… Вот хоть на это глянь.

         Леша посмотрел на дерево перед собой и помертвел. “Откуда на дороге деревья-то?”. Юноша осмотрелся и понял что стоит посреди леса. Спереди, сзади, по бокам непроницаемо чернело меж бурыми деревьями, сверху голыми ветвями зарешетило черное небо, внизу стелился снег с мертвым сизым отливом.

         — А где это мы? — слабенько спросил Леша. — Мне в Карагайку.

         — В Карагайку и идем, — повернулся старик. — Как иначе-то?

         — Так вы же сами сказали в деревне, что по дороге…

         — Ну один бы по дороге шёл, а со мной-то тебе чего бояться? Можно и срезать. Потерпи, вот сейчас прямиком и выведу, в баньке попаришься.

         “А я про баню-то ему ничего не говорил,” — бросило в жар Лёшу. 

         Старик стоял не двигаясь, как рептилия, и недобро смотрел на Лёшу чёрными, неблестящими глазами.

         — Ну чего встал-то? — спросил он дружелюбно, но Лёша не отрываясь смотрел на холодные как лесной сумрак глаза.

         — М-может по дороге пойдем?

         — У, брат, ты не боись, я дорогу назубок знаю! И не ту, дурную, а лесную, как всё зверье бродит. Ты же вроде корову потерял?

         “Я сейчас назад, по нашим же следам назад пойду,” — подумал Леша и хотел уже попрощаться со стариком, но тот перебил его:

         — Ну чего, чего кукуешь-то? Пойдем уже.

         Леша кивнул вдруг и пошел следом. Как-то враз всё помутнело, стало дурно и тошно, будто укачало в машине. 

         — А иной раз и маленькие совсем, девочки да мальчики играть приходят, но я таких не люблю, они, брат, шалят, вот муравейник палкой разворошить это они запросто и очень даже без, ну, так сказать, удовольствия, — слышал он голос старика впереди и шел за ним, силясь достать из кармана телефон.

         “По карте посмотреть надо, и самому…” — ворочал тяжелые мысли Лёша и будто бы против воли отвечал:

         — А я пса в деревне видел.

         — Без пса и жизнь плоха, — отвечал старик. — И ночью от тати защитит, хотя, конечно, их давненько не видно было. Псы надобны и помои подъесть, и барашек попасти, а тут барашков, братец, много бывает, зуб даю… А в куртке с телефоном тебе надобности нет, ты же в баню шел, ты их тут положи, а завтра заберешь.

         Юноша встал и с усилием, будто сдирал с себя кожу, снял куртку, бросил ее на землю и снова пошел за стариком, не умолкающим ни на мгновение…

         Сугробы стали выше, чаще надо было прорываться сквозь голые кусты, царапающие руки и лицо, зубы стучали от холода, пальцы ног и руки ныли, нос будто зажали прищепкой, щиколотки саднили — натерло мозоль… Леша потерял счет времени, слышал только впереди нудный, монотонный голос и свои короткие, вымученные ответы, от которых пересохшее горло драло болью.

         — Это пить, пить хочется, но снега нельзя, он холодный, — при этих словах Лёша послушно перестал тянуться к сугробу. — Ты меня слушай, я дурному не научу.

         “Да куда, куда уже… “ — мысленно простонал Лёша, видя, что под ногами появилась наконец натоптанная тропинка.

         — А скоро, братец, недалеко, когда ты уже перестанешь на старых обижаться и говорить много.

         Лёша промычал, не в силах сказать даже одно слово.

         — А то то-то же, а? Вот как коровка “му да му”, братец, коровок потому потерявшихся люблю, долго говорить не надо, вообще не надо говорить, просто все, положил да кушаешь, а? — старик плотоядно улыбнулся острыми, кривыми зубами.

         Лёша вылупил глаза, ему стало жарко и жутко до вставших на затылке волос, он отступил назад, обхватил себя руками и, чувствуя больно лопающиеся до крови сухие губы, хрипло выдавил:

         — А коров любишь потому что корову потерял что ли?

         Отпустило... Лёша встряхнул головой. Он стоял в лесу один, рядом лежала куртка. Юноша осмотрелся, понял, что вокруг одной-единственной сосны была натоптана им тропинка. Находился он в метре от дороги. Тут живот скрутило, юноша согнулся и его вырвало… Утерев губы, Лёша натянул куртку и побежал назад, в деревню.