Одинокая звезда спланировала вниз, оставляя в небе светящуюся полосу. Я будто впервые в тот миг осознал насколько сильно хочу спать. Глаза похожи на выловленных из водоёма слёз рыб, блестящих, умирающих от жажды, находящихся на своей или чужой земле – это не понятно, как и многое в этой бесконечной ночи. Дыхание свистящее, скрипят лёгкие, всё вокруг хочет уснуть, сомкнуть веки и спрятать себя в темноте, помноженной на забвение, на избавление от памяти, о том, что творится с нами со всеми. Крик умирающего абсолютно не естественный. И теперь держит за горло рука, тянущаяся из глубин. Я ворочаюсь, напряжённо взирая то на небо, то на лейтенанта, курящего одну за одной свои бесконечные сигареты.
Не так давно над нами грохоча керосиновыми демонами завис вертолёт. Он бросал вниз бурю, срывающую с головы кепку, и гневом своим пригвоздил меня к земле, которая сама по себе была олицетворением идеи о мягком спокойном существовании ещё не давно, но вскоре здесь предстала воспалённой плотью, гноящейся ранами от неразорванных мин. Демоны кричали и свистели нападая сверху, оттуда где мы защищены менее всего. И если я и должен соединить что-то, пусть это будут… пусть это будут рай и ад, вот что - зелёный и красный проводки.
- К полковнику, – сказал лейтенант, когда грохот стих, и возможно уже не первый раз, судя по раздражённым интонациям в голосе. Красная точка у рта, это воинственный марс, клубил дымы распространяя их по траншее.
Я попытался рассмотреть его лицо, но ничего не было видно. Я бы подумал, что ослеп, если бы не эта жестокая планета, разгорающаяся красным и вдруг потухающая. Я бы точно подумал, что ослеп или не дай бог уснул, не дай бог…
Рыбы трепыхнулись в слизи и по небу разлетелись искры. Они ждут, когда у нас закончатся снаряды, когда закончатся самолёты, когда закончатся люди, когда закончатся аргументы. Мы ждём того же. Они не осознают всей иронии бесконечности, возможно, как и мы. И недооценивают меру нашей настойчивости, скорее всего зеркально, но никто толком не понимает, что делать, если мы, или они и есть та самая бесконечность. Подготовлен ли на такой случай рабочий, действенный план в чьём-нибудь штабе? Разработана ли такая вероятность? Предусмотрены варианты развития симметричного либо ассиметричного ответа?
- Сержан! Ты уснул там чтоли?
Что за глупость. Если бы он знал, как я боюсь сомкнуть веки он бы не говорил этого. На веках нет жидкости, они просто-напросто сцепятся насмерть, и никакая сила их больше не сможет разъять. А это слишком опасно. Теория сапёрного дела, дела тонкого и деликатного, основанного на беседах со смертью, на способности разума отыскивать тайну, спрятанную в материи, на эстетике прикосновений и правилах хорошего тона, строго предостерегает нас от…
- Сержан! Ёбтвою. К полковнику!
Да иду, я, ты не видишь? Не ори. Я иду, посмотри на мои ноги, они двигаются, плавно как под водой, я сам еле вижу их, но они блядь двигаются, это так называется.
*
Среди дыма, источаемого самим марсом ничего не разобрать, только слышатся далёкие отзвуки стрелкового оружия. Тарахтит там огрызаясь во тьму пулемёт, и нет-нет, да и мелькнёт трассер уходя лучом по направлению к полуразваленному дому. Траншеи всего мира похожи. Они почти одинаково напоминают шрам, вырезанный на теле земли. Он должен быть кривой чтобы взрывная волна не оказала никакого воздействия если снаряд попадёт в вашего товарища, а не прямиком в вас. Если уж в вас, то тут ничего не поможет, пожалуй, даже молитва. Много кому они вообще помогли? Я вынужден пригнуться т.к. появившийся из ниоткуда танк решает пресечь траншею, прямо на моём пути. Его башня как голова хищного зверя, он ревёт, разгоняясь на небольшом уклоне. Земля дрожит испуганная и сокрушённая, на меня сверху летит грязь. Когда шум стихает, я высовываюсь и сморю на сизоватое облачко, растворяющееся в ночи. Танки мне нравятся больше вертолётов. Танк разговаривает едким крадущимся языком. Он скорее усыпляет, чем будит, в отличие от вертолёта. Человека, уснувшего под вертолётом можно назвать уникальным, если конечно есть где-то такой, если такой где-то был. Человека, уснувшего под воркочущим танком, покопайтесь и найдёте в любой армии любой страны. Когда танк трогается после стоянки под ним в среднем два три свёрнутых в комочки солдата с поджатыми лапками.
*
Враг знает о нашем расположении, прекрасно осведомлён он и о наших намерениях. За механизмами общественного противостояния, скрывается слабая в логическом смысле, но совершенно необходимая идеология. Мы несём персональную ответственность и должны быть на стороже. Наше оружие должно быть начищено, портянки намотаны, глаз приучен к недосыпу, зад к сырости, а слух к приказам командования.
Полковник всегда говорил чётко и не сбивался на лирические отступления, так свойственные младшему офицерскому составу или политикам. Он был из тех, и вы наверняка знакомы с такими, кто, начав уже не отступал.
Злонамеренность врага не знает границ, их сущность противоположная нашей, концентрирует способность к сопротивлению. Это свойство неотъемлемое, для трагических обстоятельств угрозы, и истекающее из неизбывной страсти всего живого к бытию, может быть преодолено только силой оружия.
Такому человеку не страшно доверить свою жизнь. А вот политикам, я не особо доверяю, кем бы они не являлись, возможно, это следствие того груза что вынудил меня сделаться меньше, но крепче и приобрести некую прививку к неискренности, не знаю, может быть это просто всё от недосыпа. Я не помню, наш это был или нет. Среди мешков с песком, и в форме. может когда-то и знал, когда был глупее, теперь уж не помню, на войне в голове остаётся только самое главное. Я видел его фотосессию в телеграмме, его позы были весьма изысканны. Такое выражение лица… Видна была школа, он, наверное, много работал перед камерой, он вызывал доверие, то есть я имею в виду, конечно, пытался вызывать доверие, и хоть это было нелепо, но это было так же и мило. Многие и этого не делают. Наверное, он хороший человек, просто так сложились обстоятельства, что он вынужден всю жизнь играть. Вот он и играл стоическое перенесение тягот, страдание и сочувствие, ничего страшного, его можно понять, наверное, у него тоже семья, дети, жена, он тоже хочет им благо, в той ситуации которой оказался. Неискренность - тяжкий труд.
Изредка в углублениях траншеи я встречаю людей. Они безмолвны, кто-то курит, кто-то читает новости на экранах. Раздаётся кашель и лязганье оружия. «Где мы?» - спросил в тишине одинокий голос, и в нём не было ни тревоги не страха, но какая-та затаённая обида.
Ночь всё так же черна, иногда я пугаюсь, не закрылись ли мои глаза, тогда я смачиваю ладонь слюной и прикасаюсь к ним заодно немного освежая. Это высекает дополнительные искры. Всё в порядке. Пока всё в порядке. Но вот траншея резко поворачивает вправо, а значит, впереди где-то за разбитой дорогой растянулась наспех сооружённая штабная палатка.
*
Полковник стоит во мраке, и светодиодная лампочка еле вырисовывает половину его лица желтым светом. Он похож на одного из тех, поглощаемых тьмой второстепенных персонажей с картин Рембрандта.
Он раскладывает карту:
-Враг не дремлет. Поэтому мы должны нанести удар упреждения, так Сержант.
-Район был занят и теперь густо обложен минами, каждый кусок дерьма там привязан к проволоке, ведущей к затаившейся в кустах болезненной смерти в результате поражения осколками.
Он тычет пальцем в карту, едва различимую глазами, не знавшими сна более пяти дней. Сейчас мне сложно признаться ему и, может быть, даже, больше себе, но я перестал понимать, что означают все эти линии и значки, это будто какая-то китайская грамота, а ведь я был отличником подготовки.
-Сержант. Ваша задача сделать эту землю вновь любвеобильной, я хочу, чтобы она отзывалась на наши чаяния не пропагандой и истерическими выходками, а вновь приняла нас как положено ей исторически детерминированными функциями благодарности.
Да, порой Полковник говорит весьма витиевато. У противника всё это объясняют куда проще. Там говорят, что мы едим их детей, насилуем старух и крадём сантехнику. А ещё мы якобы тянем их на дно, но почему тогда они нас никак не отпустят? Возможно боятся, что мы их никогда не отпустим, тут всё очень запутано. Если вы скажете, что это максимально тупо, то отвечу, что те, кто не способен всерьёз воспринимать такого рода мэсседжи уже давно где-то там. Они потерянно бродят среди вспышек незнакомой речи и раздражают почти ни в чём неповинных граждан формально нейтральных стран выпрашивая социальные пособия. А мы здесь, пытаемся распутать то что запутано не нами.
Сержант, вы готовы выполнить задание? Нет ничего что помешало бы реализации намеченного на вас свыше, административными, духовными, социальными и иными если таковые имеются обстоятельствами чувства безграничного служения и осознания долга? К тому же сержант я знаю, что ваши отношения с объектами способными к самовоспламенению, взрыву, разбрасыванию осколков и тому подобным действиям являются весьма тесными, если не сказать интимными. Куда нас только не заводят наши страсти, не правда ли? О вас говорят, как о человеке способном подчинять чужие злонамеренные разумы, будь то маленький, почти безобидный лепесток, или солидная противотанковая мина. Так что я надеюсь на взаимопонимание общих целей, связанных с ними обстоятельств и необходимости мер, призванных облегчить наши задачи, не хотите, также, закурить, сержант.
Я не курю, это слишком опасно в вылазках.
Что ж, понимаю и это.
************************
В темноте покрывающей стены, которые кажутся ещё более тёмными чем небо и земля, эдакими чёрными дырами в космическом пространстве, человеческому глазу нихрена не разобрать. Слышен лишь звук приближающегося танка. Он поворачивает, гусеницы скрипят, разрывает мглу его горячее дыхание. Зверюга несётся между полуразрушенных домов. Сворачивает направо. Он зрячий. Даже через чур. Перед ним оказалась изрытая траншея с яркими силуэтами, излучающими теплоту. Увидев его, светлячки попрятались в земле. Танк преодолел траншею будто не заметив, и покатил, быстро разгоняясь вниз.
Час назад Полковник говорил командиру танка и ещё трое стояли чуть позади, что в квадрате за номером имелось в наличии концентрация техники противника и его живой силы, в квадрате же соседнем работает вертолёт, охотящийся за самоходными установками. И надо бы пока он там наводит шорох, изрыгая килограммы взрывчатки из пращи пусковых установок, и оттягивает административный, военный и прочий ресурс, произвести ликвидацию опасного накопления, во избежание того, чтобы сконцентрированные в одном месте силы на обернулись ночным кошмаром для нас и не прорвали и так трещащий по швам фронт, как только рассветёт, а потом стемнеет, и опять по новой.
Сейчас в танке мрачно, горит только слабый дежурный свет. Наводчик читает письмо:
Приветик. У нас всё хорошо. Твои начисления получаем на карту. Я купила Славику на день рождения самокат, он очень рад. На днях его зацепила какая-то бабулька, дура совсем потушила свои фары от старости. Отец говорит, что ипотека для нас очень выгодная. и мы планируем приобрести ещё одну квартиру. Тем более ипотека у нас льготная! Себе я купила новые сапоги, увидишь обалдеешь. Жизнь полна печалек, но Глубокослав учит меня принимать испытания. Он говорит, что…
Наводчик бьётся головой о люк. Танк несётся сквозь кусты, скрытый от противника лесополосой и развалинами какого-то поселения.
***
Выйдя из штаба палатки, я пытаюсь вспомнить что я делаю в этой тьме, оглядываюсь, но куда бы я не взглянул я вижу проекцию лица Полковника, на земле, на стенах в небе. Весь мир будто захвачен рекламой Полковника, она светится и справа и слева, желая привлечь внимание и продать подороже идею вооружённого сопротивления сну. Глаза всё так же напряжённо вглядываются в искрящую тьму, но та давит в ответ защищаясь или нападая, это почти одно и то же на самом деле, вот что я скажу. Скрытые хитростью демагогии синонимы. Кажется, будто налепили сверху чёрную непроницаемую ткань, и кто-то копошится там длинными пальцами, разбирая привычное представление о мире. Сверчки становятся подобны сиренам противовоздушной обороны, а спички - маяками, привлекающими 12-милиметровые пули. И вокруг кричит, кричит земля, поражённая подлостью человеческой мысли. Наступая на её рану можно легко потерять не только ногу, но и способность мыслить.
Чуть не на ощупь я нахожу родную траншею. Сильно угнетает то что нельзя зажечь фонарик, лежащий в нагрудном кармане. Я пробираюсь, обшаркивая углы плечами и постоянно спотыкаясь. С ужасом я понимаю, что только-что наступил на кого-то, а он даже не пошевелился. Теснота траншеи заканчивается тупиком, и я выбираюсь, встаю пригнувшись, прислушиваясь, к выстрелам раздающимся позади. Я делаю осторожный шаг. В этот мрак нужно пробираться аккуратно. Каждым движением ощупывая неизвестность. Рука, нога, рука, нога, я забираюсь в темноту таким образом - постепенно, мягко, не спеша. Здесь ещё относительно безопасно, мину мог заложить только диверсант, а ведь они, наверняка, истощены не меньше нашего. Точно так же лежат в своих траншеях, и вглядываются огромными чёрными зрачками в небо, внимая каждому шороху. Настоящее дело будет за разбитым домом, одиноко доживающем дни, на равнине за оврагом.
Сержант, война дело трудное. Но для чего мы ещё родились именно здесь, на этой благословенной земле, как ни для того чтобы преодолевать разного рода трудности связанные с сопротивлением среды нашему непреодолимому и роковому продвижению к цели, говорил Полковник ещё в учебке на занятиях по слаживанию. Тогда я не понимал, что значит не спать неделю, не совсем понимал, что такое трудности. Мной двигали лишь мысли о почти эротическом созерцании взрывных устройств, раздетых и разъятых на части бесстыжих пособиях по сапёрному делу.
Сейчас, поскольку моя судьба дело решённое, я мечтаю хотя бы оправдать те стремления что завели меня сюда. А как иначе, я сам разрешил и одобрил всё что происходит вокруг, хотя может просто я не мог противостоять этому и схитрил, кто знает. Признаться, я и не помню уже, совершенно не помню куда двигаюсь, только строго геометрическое направление. Шаг за шагом по хрустящей, хорошо прожаренной земле. Рука, нога, рука, нога, я забираюсь в темноту таким образом - постепенно, мягко, не спеша.
Вот дом. Пройду сквозь него, иначе придётся много шуметь, преодолевая забор и кусты, всё там перемотано проволокой и наверняка там лежит парочка совсем бесстыдных девиц, дожидаются своих зелёных кавалеров прям под заборами. Говоря образно, я опытный ебака, и меня такими штучками не возьмёшь.
********************
Боевая машина прорывается сквозь тьму. Зверюга движется вдоль лесополосы по прямой. Горячее нутро рвётся наружу. Он хотел бы порыскать на гибких и упругих стальных гусеницах, покрушить стены и деревья, попрыгать через траншеи, но пока не время. Силуэты дороги едва различимы даже в приборах ночного видения. Во тьму уставился огромный полированный на заводе оптики глаз. Дурковатый одноглазый кот, которому на спится по ночам.
Вражескую разведку смущает этот звук. Пехота таится слыша его урчание. Радиосигналы понесли тревожные новости. Зверюга похоже движется к квадрату за номером. Он за лесополосой, достать его невозможно без должной разведки с воздуха. Похоже, ничего не сможет остановить его этой чёрной ночью.
Взревев он переваливает через сваленное дерево на миг показавшись в просеке горящий оранжевым пламенем в окулярах разведчика и тут же скрываясь за едва различимыми контурами деревьев.
-Все готовы? – говорит Кэп.
-Базару ноль кэп. – отвечает всегда бодрый заряжающий.
-Готовы. – говорит механик водитель.
-Ёбнем их всех! – кричит Наводчик и колотит по люку.
*
Полковник то проваливается во тьму то материализуется с помощью светодиодных фотонов, он похож на игру иллюзий на завесу перситирующую в пустоте перед тем как совсем исчезнуть и оставить этот мир в совершенной его самости. Однако, если шагнуть в сторону станет понятно, что он не один во вселенной палатки. Всё время заслоняя свет от синего монитора невидимой тенью там пребывает оператор разведывательлного дрона. Его голос ледяной, ровный, безэмоциональный. Диктор радио «небеса» в беспросветной угольной шахте.
-Вижу зверюгу. Движется вдоль лесополосы, выходит к квадрату за номером.
-Что там, в соседнем квадрате, небесное око? – спрашивает Полковник, переминаясь с носочков на пятки и обратно, дурацкая ребяческая привычка.
-Пока тишина.
-Мать их. Где же они потерялись? Выйди на связь и передай, что я хотел бы иметь в распоряжении все их средства поражения, они слишком важны, там, в точках не доступных никому, кроме мреющей в ночи винтокрылой машины судного дня, передай им все мои волнения и тревоги, передай им стимулирующий приказ моего командного центра, передай директивы, выписанные на необсуждаемых, а только исполняемых документах, небесное око, так и передай им.
**********
Но не только они дезориентированы. Ночь правит всеми без исключения. В полуразрушенном доме тоже царит темнота.
Я вошёл в него и теперь мои руки бережно ощупывают пол и стены, сантиметр за сантиметром. Мне всё здесь знакомо куда больше чем я бы хотел. Я постепенно восстанавливаю картину, нахожу свою подружку там, где оставил. Она ждёт меня как иным бы поучиться ждать своих парней. Очень горячая штучка, начинённая картечью.
Вдруг короткая вибрация докладывает, что на смартфон пришло сообщение.
«Ты на позиции Сержант?»
Я прислушиваюсь, ибо мне показалось что кто-то копошиться за дверью. там разрушена стена и за тропинкой цель моей вылазки, поэтому стоит прислушаться. Весь обратившись в слух, я кладу голову на кирпич. Будит меня уже следующее сообщение.
«Прекрати ломаться, я знаю, что все там пользуются интернетом.»
Откуда у Полковника мой номер?
Я продолжаю вслушиваться. В доме вроде бы тихо, но бережёного бог бережёт. Нужно выждать ещё минут пять. Я нажимаю на кнопку с бумажным самолётиком чтобы не уснуть. Листаю каналы. Телеграмм подгружает десятки непрочитанных новостей. Кругом политики, они словно старики на свадьбе, пытающиеся оплодотворить невесту формальными позами. Безжизненность их искусства поражает, они явно заняты чем-то иным, играя свои роли. У каждого дом и инвестиции в чужих странах. У каждого пачка шаблонов непримиримых позиций. Они машут ими в воздух, полнящийся смертоносными стервятниками. Всюду жужжание и страх.
Военные корреспонденты сообщают что ситуация напряжена до предела, но отечественное оружие стоит твёрдо и командование с определённой надеждой смотрит на вероятные будущие успехи. Есть и безусловно хорошая новость - мы готовим новые авиабомбы, повышенной мощности, что позволит взламывать укрепрайоны противника, превращая их сразу в целину готовую для посадок сельскохозяйственных растений.
Реклама. Пепе-коин разрывает крипто-экономику в клочья, увеличиваясь на 50 процентов ежедневно, но я, то, по-моему, вкладывался в доге. Что же доге? Стоит как вкопанный. Похоже его лучшие времена уже позади. Я стал слишком стар и явно не успеваю за трендами, вот ведь, поставил на дохлую собаку. Опять вибрация.
«Сержант скоро наши части отсыпающиеся в палатках и наспех сколоченных казармах возьмут ноги в руки и пойдут в наступление на подконтрольном тебе участке поэтому будь добр и ты поднять свою задницу и исполнить вверенное тебе поручение мать твою так бзззззз»
«Я выхожу из укрытия Полковник, и приступаю к разминированию» набираю я дрожащими еле попадающими в буквы пальцами немного своей правды и вбрасываю её в сеть разбавляя потоки мутной тягучей реки.
*
Дорога похожа на просеку в лесу, бугристая, от воронок, за несколько месяцев боги перепахали её вдоль и поперёк. Страшными кляксами по краям торчат редкие деревья. Зверюга, наплевав на тьму несётся во всю прыть, и поворачивает длинной дугой к небольшому, едва заметному возвышению.
Внутри все напряжены до предела. Мехвод слившись с машиной в единое целое двигает свои рычаги, и зверюга, рыская, занимает выгодную позицию на подходе к цели. Он остался не замеченным благодаря складкам местности и там затих. Кэп ёрзает, стуча пальцами с татуировкой К Э П по панели рации. У заряжающего чешутся короткие жилистые руки.
Полковник тоже не находит себе места. Он видит, что техники рядом со зверюгой собралось слишком уж много, и если на всё мелкобронированное барахло можно наплевать, то два тяжёлых танка, силуэты которых отчётливо видит разведывательный дрон не станут церемониться. Пожалуй, нужно отдать приказ отступать. Но именно в это момент, только притаившийся зверюга замечает движущийся по дороге грузовик, вероятно со снабжением концентрирующейся здесь вражьей силы, и наводчик измождённый нетерпением, и весь на нерве, передаёт командиру что видит цель и готов, отчаянно жаждет, мечтает выпустить снаряд.
«Хуярь – недолго думая, одобряет его желание командир, - за этим мы сюда и приехали». И из 90 миллиметрового ствола с грохотом вылетает фугас призванный уничтожать в хлам металлолом вроде этого. Из башни на землю вываливается дымящаяся гильза. Через 5 секунд на месте грузовика возникает красочный фейерверк, означающий первую за сегодня победу. Стоит ли говорить, что это только задорит зверюгу, а весь передовой отряд уже знает расположение танка, вспышка в ночи заметна откуда угодно.
-Заебашили - кричит наводчик.
-Молодца, - стучит по плечу заряжающий.
-Есть поражение цели, – подтверждает Кэп.
-Он инициировал атаку, Полковник. – пронзает тишину палатки ледяной голос.
- Полная дезорганизация, небесное око, это весьма печалит меня, дайте связь с артиллерией и разыщите наконец вертолёт должный обеспечивать отвлекающий хаос, а так же помолитесь стих7 глава к коринфянам чтобы в квадрат не стянулись все кому сегодня не спится. Сделайте это небесное око.
*
Я обнаруживаю что ничего не меняется. Однако я двигаюсь, потому что пропитался стремлением ночи, понял, что она душит из одной только убеждённости в собственной силе, и никак не противостоять этому вечному её порыву, я не заметил, что принял на вооружение это чувство, и постепенно я стал ею, по крайней мере какой-то её частью. Я слышу далёкие отзвуки взрывов, но в голове признаться творится своя живущая отдельно битва. Со всполохами, разрывами и криком. Тем не прекращающимся криком.
Моё исстрадавшееся тело покинуло дом, и теперь для меня начинался период, когда нужно ползти, обнюхивая сантиметр за сантиметром и никакие другие способы не работают.
Рука, превращённая в новый, куда более совершенный, орган зрения, исследует пространство над тропинкой. Проволока вот она передо мной. Тихо. Тихо. Только не дрожи теперь. Сейчас вообще не время. Я просто сейчас немного передохну, и мы посмотрим к чему ты там привязана. Какой сюрприз ты нам готовишь. Судя по натяжению тебя можно разрезать, но не будем спешить, нам совершенно некуда спешить, так ведь, с нами вся эта бесконечная ночь.
Удобно оперевшись, я протягиваю руку, и начинаю её ощупывать так, словно она тонкая нить, на которой подвешена моя жизнь, и нахожу что-то странное. Одна проволока прицеплена к другой, и та скручена узлом с расходящимися от неё линиями. Подползая под неё змеёй, я продолжаю исследование. Да тут целая паутина, проволка соединена с другими, те со следующим рядом. Я не понимаю что делать, и какого чёрта здесь происходит.
Нужно ещё немного отдохнуть. На миг я закрываю глаза, а потом достаю кусачки и начинаю разбирать эту паутину.
Я отрезаю одну часть за другой. Достаю прикреплённые гранаты раскручиваю запалы. Обезвреженная смерть ложится на землю и превращаются в пустые камни. Режу и раскручиваю, режу и раскручиваю. Через какое-то время вся конструкция оказывается разобранной. Я приподнимаюсь на онемевшие, едва послушные ноги и иду назад к дому. Открывается дверь. Там меня встречают люди с оружием и в форме. Говорят, что уже вечер и пора отужинать. Я иду за ними, сквозь череду комнат, и в одной из них стоит накрытый по-походному стол. Мы сидим за столом, я не помню точно, но их шевроны кажутся знакомыми. Может они наши может не наши. Мне кажется сейчас это не важным, да я бы и если захотел не вспомнил бы, так что нечего и пытаться. Наливают вино и хлеб - очень вкусный, эта земля может уродить очень вкусный хлеб если захочет. Только бы ей никто не мешал.
Вдруг один, видимо старший по званию встаёт во весь рост. В его губах читается тяга к преступным удовольствиям, а глаза кажутся озерами холодной воды заполненными подводными чудовищами. И плевать что ни один фотограф не смог их запечатлеть, я-то знаю, что они там. Он достаёт смартфон и показывает нам улыбающихся на своей очередной встрече политиков. Хоть я и не знал наши это политики или нет, но что-то показалось мне во всём этом зловещим. Особенно улыбка его будто невидящих глаз. Толи я предал его, то ли он меня. Что-то между нами было такое, что оставляет навсегда свой след, и ничего уже нельзя изменить. Я так и не расшифровал, это улыбка иронии или радости.
Завибрировал смартфон.
«Как же получилось так что ты не достиг места приложения своих потрясающе отточенных армейской школой в лучшем наёмническом подразделении навыков не чинишь ли ты сам препятствия на тропе собственного успеха сержант современная война есть война интеллектов держи свой разум в чистоте и подчинении это приказ»
На столе зашипел радиоприёмник, донеслись какие-то обрывки распоряжений.
Я гадаю где я заснул, хорошо если в доме, но что если и вправду на тропе? А может вообще в траншее, но тогда меня могут разбудить, хоть и маловероятно, а может сработала ловушка и так выглядит жизнь сапёра после смерти. Старший подозрительно смотрит на меня. Кругом начинают перешёптываться. Я не выдерживаю, и говорю то что думаю о политиках, спрашиваю, зачем они вообще улыбаются. Изменилось ли что-либо если они к примеру, приходили на собрания и кривлялись друг перед другом, как воины маори, и орали в холёные лица плевками ругательств, самых отъявленных и мерзостных. И как вообще определить были ли эти встречи, теперь они ездят на опасные точки, не выходя из съёмочных павильонов. Меня слушают весьма настороженно. Всё-таки у меня ощущение что я попал не к своим, я сравниваю их шевроны и мои, они явно отличаются, их знаки почему-то перевёрнуты.
Вибрация, это приходит новое сообщение от Полковника, я читаю пляшущие на экране буквы, еле складывающиеся в слова «Встань и иди».
Напрягшись изо всех сил, я встаю с лавки, и мотая головой приказываю себе проснуться. Вдруг я падаю, и оказываюсь на тропе и в руках у меня вместо хлеба та странная паутина из проволоки.
Кажется, был такой фильм, но это вроде не фильм, или что это, я не совсем понимаю, что это. Проволока тянется бесконечной сетью, к одной идиотскими непрактичными узлами прикручена другая, словно слепой или сумасшедший сооружал здесь всё это. Я не могу понять кто мог так запутать всё и зачем. Мне надоело, наплевав на маскировку я достаю фонарик и свечу вокруг по кустам. Глаза будто резануло наждачкой, выступают слёзы. Странная картина - остатки забора и ветки увешаны какими-то фигурками. Присмотревшись я понимаю, что это куклы, с оторванными конечностями, с прожжёнными и оплавленными телами. Неподалёку в разбитой бутылке притаилась простая ловушка - граната без чеки, всюду понавешаны консервные банки и гвозди. И я прямо посреди этого безумия прикован к земле, чуть не завязший в паутине. Я просто выключаю фонарик и жду, меня пробирает смех, я бы хотел знать наверняка - сплю я или нет в этот раз, чтобы ещё раз не проделывать всю работу понапрасну.
Я смеюсь в ночную чёрную пустоту, и сначала я не обращаю внимания на шум, творящийся сзади, потому что в общем-то привык к шуму и крикам в голове. Но от чего-то он становится всё более тревожным. Проволока натягивается, дрожат консервные банки, хрустнуло стекло. Будто тяжёлые шаги доносятся сзади, и довольно быстро становятся отчётливее. И вот уже это грохот, а вместе с ним и крик. Так не может двигаться человек во тьме. Здесь ты или бесшумная тень, или мертвец, других вариантов ночь не оставляет нам. Нет. Что это такое, что позволяет себе грохотать и кричать посреди ночи? Этого не может быть, просто не может быть.
Он схватил меня за ноги и с отчаянным криком потянул из-под своей паутины. Не помню, что он кричал, но, по-моему, он был очень раздосадован, что я посягнул на его любовь. «Это мои крошки, мои малышки!» Он схватил меня и навалился сверху.
Его дыхание поразило меня больше шума, такого зловония я не чувствовал ни разу в жизни. «Они мои, они мои, а не твои, не трогай их!» Пальцы вцепились сначала мне в волосы, а потом словно ощупав лицо, обнаружили что пониже его есть горло. Я что есть сил пытался бить его по голове, но удары мои были слишком слабы, истощение сделало меня почти беспомощным, впрочем, не мог додушить меня и он, пальцы сначала казавшиеся стальными, быстро обмякли, и уже еле сжимали моё горло. В какой-то момент я набрался сил, и всё-таки свалил его. Он хрипел там на земле и плакал, как ребёнок у которого отбирают его игрушки. Может он и был ребёнок, его голос и крик был таким чистым. Рука нащупала что-то твёрдое и я воспользовавшись весом обрушил камень на шевелящуюся во мраке массу. По-моему мне повезло и ему повезло, нам всем повезло и я попал ему в голову. Потом ещё раз, и ещё. Я молился, чтобы наши мучения не продолжались слишком долго, возможно в первый раз мои молитвы были услышаны.
Сидя на земле я всё выставлял руки, боясь что ночь сгущённая до состояния ощутимого, материального ужаса кинется и вцепится мне в лицо. Потом я упал на землю и лежал какое-то время, прислушивался не шевельнётся ли что-нибудь. И лишь спустя некоторое время я осмелился включить фонарик.
Световой круг дрожа и упираясь приблизился к телу, и только достаточно осмелев забрался на голову. Он действительно был молод. На искорёженном лице парня была повязка из бинтов закрывающая глаза, вся почти чёрная от крови и от грязи. Он был полностью слеп, видимо его ранило осколками, я присмотрелся, кажется он не дышал. Осмотреть его форму я был уже не в силах, хватит с меня этого, думал я, хватит с меня этого всего, да и какая разница.
В тот момент в моей жизни появился новый страх, вытесняющий все остальные, что-то ещё не виданное, что будет преследовать меня до конца дней, потому что я стал на шаг ближе к истине. Земля и небеса стали более искренними со мной, а это всегда очень страшно. Я знал, что теперь всё оставшееся мне время я не буду бояться уснуть и не выполнить долг, отныне я буду бояться не проснуться из бесконечно абсурдного сна.
*
-Ебашь!
-Там за оврагом их целая куча.
-Говновозки полные Глубокославов.
-Чего?
-Да так, забей.
-Танк, кэп, танк.
-Хуярь его, чё ждёшь.
-Подкалиберный давай.
-Есть подкалиберный
-Чё он
-Стоит
-Ебашь быстрее
-Силуэт прочный не пробью
-Бей куда-нибудь давай
-Выстрел!
-Куда?
-В корпус ёбнул
-Ну чё?
-Горит, горит сука!
-Кэп
-Да?
-Миномёты накроют, нельзя стоять.
-Вылазь из укрытия. Маневрами влево.
-Есть.
Зенитка навела на выскочившего зверюгу пушки, и он загорелся бенгальским огнём обсыпаясь красочными искрами, а внутри поселился такой грохот, словно по каске начали долбить кувалдой.
Стой блядь!
Да куда стой поехали!
Ёбнут в борта!
Задом, задом отходи брат.
Ебашь её скорее.
Щас, щас, на прицеле.
Выстрел!
На нахуй!
Зенитка полыхнула и начали рваться снаряды, словно китайские петарды на новый год.
Заряжай подкалибер там ещё танк.
Он сваливает.
Всплеск искр и башня полетела в воздух.
Туда его пидора!
Ракета!
Где ракета?
АПР сработала.
Виляй, виляй назад.
Бей осколочными, спалят нас нахуй. Потом бтры. Потом.
От брони отскочила маленькая болванка красочно расчертив ломаную линию, вторая, третья.
Давай чё там.
Хуярим всех.
Всех ёбнем кэп!
Накрыл вроде.
Туда же!
Туда же ёбни!
Выстрел!
Заряжай камфорный бтры добьём.
К кустам, к кустам.
Левее бери.
Готов!
Ещё один?
Так их.
Спрятался сука.
Всех! всех уебали!
Один остался.
Полирни фугасом.
А это блядь, это ещё чё такое?
Вокруг танка возникло облако огня, мгновенно потушившее все приборы, а двигатель завыл словно раненый шакал.
Сзади ебашат.
Кто?
Окружили?
С воздуха кэп, с воздуха ракетами.
АПРка спасает.
Блядь ёбнут нас сверху, уёбывай скорее.
Не могу тяги нет. Перегрев.
Жара ёбнуться можно.
Куда он делся? Не знаю. Не вижу ни хуя. Все приборы легли.
Давай валим потихоньку, уводи.
Уходим кэп, уходим.
Уходим.
Чё по бк?
Осталось с хуйкин нос.
Приборы?
Выбило всё, ни связи ни хуя не осталось.
Спасай.
Уводи.
Увожу кэп. Только не видно нихуя. Ночка слишком тёмная.