— Кьяра Сергеевна Князева, две тысячи первого года рождения, — профессор Самсонов, низенький тщедушный мужчина с аномально пухлой шеей, показал фото молодой девушки у себя на смартфоне. Самсонов объяснялся путано и тихо, будто боясь быть обвинённым в чём-то бесчеловечно ужасном. Он неспокойно ёрзал на полопавшемся кожаном диванчике, поглядывая то на своего мрачного спутника, то на двух молодых собеседников по другую сторону изрисованного маркерами стола.

Сидящий радом с ним капитан каких-то внутренних органов, человек с тяжёлым, как наковальня, взглядом, представившийся как Олег, подозрительно осматривал то паршивое питейное заведение, в котором им приходилось находиться.

— Интересно… — протянул Никита, широкоплечий брюнет, что сидел напротив Самсонова. — Малая совсем, за что её?

— Не важно, — буркнул мрачный Олег, приковав Никиту взглядом к спинке диванчика.

— Я не буду работать, — вырывался из цепких уз серьёзного взгляда тот, — кто она?

— Подопытная, — вздохнул Самсонов, сглотнув слюну, — но теперь всё.

— Больше вам знать не положено, — не унимался Олег, потирая большой костлявый кулак.

— Больше вам податься некуда, — бросил ему Никита, слегка наклонив голову, — я костьми лягу, но никто заказ не возьмёт, охранять её дороже выйдет. Хоть из столицы бойцов везите. Я с ней не пироги печь собираюсь, и работать буду так, как считаю нужным. Всю информацию от и до, иначе даже слушать не собираюсь.

— Рассказывай, — отмахнулся Олег. Он встал с места и, прислонившись спиной к стене неподалёку, следил, чтобы к столику в углу не подошёл случайный свидетель.

— Во бык-то, — с улыбкой заметил щетинистый Дима, молодой человек рядом с Никитой.

— Лет пять назад мы на неё вышли, — начал Самсонов, — по скорой привезли в ожоговое с матерью. Мать часов через шесть — всё, оно и понятно, полдома выгорело, но вот на девчонке ни царапинки, только лицо заплаканное. Это не первый случай, такое уже было годах так в семидесятых, наверное, под Липецком в деревне мальчик плакал этой… и не кислотой вроде, чёрт знает чем. Но тогда исследований не было, просто утилизировали.

Никита с Димой переглянулись.

— На пробу взять никак не получается, вне её жидкость секунды две держится и испаряется, а если на поверхность какую-нибудь попадёт, то всё, немедленная реакция. Только стекло не прожигает.

— Шипит? — улыбнулся Дима.

— Шипит, и быстро разъедает, если долго ничего не предпринимать, то начинаются небольшие возгорания.

— Так это она полдома спалила? — удивился Никита.

— Выходит так, — покачал головой Самсонов. — Сама цела осталась. Эх… пять лет держали взаперти, исследовали. Всю комнату ей стекловатой оббили, помогло. Я тогда предположил, что песок может эту кислоту нейтрализовать… так-то оно и было, но в глаза же ей его не кинешь, правильно? Только наоборот, ещё больше слёз будет.

— А как исследовали-то? — спросил Дима. С начала разговора он заметно помрачнел и теперь спрашивал серьёзно.

— Биопсия, — выдохнул профессор, явно воодушевлённый Диминым интересом, — срезы, соскобы. Кожа подо… пациентки содержит соединения, которые позволяют сопротивляться и огню и её глазным выделениям. Все результаты мы, конечно, наверх отправляли, вдруг в армии пригодится, продадут кому надо. Это сложная молекулярная формула, целое открытие, только на Нобелевскую премию с ним не побежишь, некоторые эксперименты чересчур… не одобряются. Но сейчас работа окончена, больше ничего невозможно узнать, да и она вся истощилась.

— Ну так вырежьте ей железы какие-нибудь, чтобы она не плакала, — заявил Никита, украдкой покосившись на Олега, что уже оторвал спину от стены и медленно расхаживал из стороны в сторону у замызганной стойки бара.

— Во-первых, ни один из известных наркозов её не берёт, а во-вторых, любое повреждение в ускоренном темпе регенерируется, поэтому даже такая операция ничего не решит. Сигналы к регенерации посылает мозг, если, скажем, отключить его… — Самсонов оттопырил большой и указательный пальцы, изобразив пистолет.

— Отключайте, зачем ко мне обращаться?

— Понимаете, Никита, — профессор неловко поморщился, — мы же не государственная организация, так, частная лаборатория со связями. Да и сверху… что там греха таить, им нужно совсем другое. Мы ей честь оказываем, она же мучается.

— Хорошая честь, — Никита поджал губы и поднял брови.

— Сейчас её отпустили, накачали токсинами, нет, вы не бойтесь, для окружающих всё безопасно, её кожа как панцирь в этом плане, но вот для неё самой препараты как сильное успокоительное. Нам же не нужно, чтобы она ни с того ни с сего разрыдалась. На крайнем консилиуме я заявил, что ей необходимо восстановиться, на процедуры походить, наплёл чушь… с такой убойной дозой дряни никакие процедуры не спасут, обычный человек бы уже давно почил, но не она, — Самсонов сглотнул слюну и, словно скрывая внутреннюю боль, закусил нижнюю губу. — Кьяра сама по себе ранимая, без препаратов слёз не избежать, это единственный выход, Никита, сделайте… — профессор закусил кулак и закрыл глаза.

— Где она сейчас? — тихо спросил Дима, положив Самсонову руку на дрожащее предплечье.

— За городом в санатории, — вздохнув, ответил тот. — У меня есть расписание всех её процедур… — он листал что-то у себя в телефоне, — да, вот, завтра в пять вечера у неё всё заканчивается, она пойдёт через парк в другой корпус, по дороге можно и… — профессор замялся.

— Да-да, — отозвался Никита, — цена вопроса?

— Семьдесят тысяч, — прошептал Самсонов, — в долларах, разумеется.

— По рукам, половина сейчас, половина после, всю информацию ему, — сказал Никита, кивнув на Диму.

 

Вечером того же дня, когда оба молодых человека сидели на кухне съёмной квартиры в посёлке неподалёку от санатория, Диме в голову пришла пугающая мысль, которую он тут же поспешил озвучить:

— Прикинь, бахнешь ты ей в голову, а она даже не ляжет, что тогда?

— Тактично стрельну в твой паникёрский лоб, — улыбнулся Никита. Он частенько подначивал друга за излишнюю серьёзность в делах, по мнению самого Никиты, совершенно несерьёзных, но ещё чаще называл паникёром и параноиком, хотя на самом деле таковым его не считал.

— Самсонов этот ещё, такой урод, — игнорировал подколки друга Дима, — мутит он что-то, не иначе.

— Я тоже об этом думал, — отрешённо говорил Никита, рассматривая в телефоне фотографию Кьяры — худенькой синеглазой милашки, измученной ужасными опытами.

Милейшего вида девушка с тёмными кудрями была будто специально неаккуратно накрашена: неуклюжие стрелки разной длины на глазах, перекошенные от неказистых мазков красной помады губы и двух разных оттенков тени на веках выдавали руку скорее балующего ребёнка, нежели взрослого человека. Впрочем, как тогда подумалось Никите, прожившая около пяти лет в заточении, девушка могла попросту растерять любые навыки макияжа, либо же получить серьёзное расстройство нервной системы, учитывая негативные последствия от всех вводимых ей токсинов.

Кьяра сидела в простеньком пурпурном платье, походящем на кукольное, с неопределёнными рисунками, похожими то ли на неправильные листки крапивы, то ли на окаймлённые зелёным мхом бледные щупальца, вырастающие из синих цветочков.

Всем своим жалостливым невинным видом она наводила на Никиту тяжёлую тоску и грусть. Вдвойне совестно за то, что это именно ему вскоре придётся лишить жизни столь прекрасное создание.

Всю ночь он провёл в раздумьях и только под утро заснул. За завтраком пришёл его черёд ошарашить друга странной и пугающей мыслью:

— Почему меня нанимают, чтобы её… — он, подобно Самсонову, оттопырил большой и указательный пальцы. — Почему бы верзиле этому, Олегу, всё не решить?

— Да они там все завязаны, наверное, — спокойно рассуждал Дима, расправляясь с очередным кусочком горячей яичницы, — ведомство-то одно. Один засветится — другие огребут, лучше со стороны человечка нанять.

— Я полночи думал… что если они хотят сразу двух зайцев убрать? Кьяру и лучшего в городе киллера?

Дима закашлялся и спешно запил застрявший в горле кусок пахучим кофе.

— Думаешь? — прохрипел он, уставившись в сонные глаза не выспавшегося Никиты.

Тот кивнул.

— Тогда… — Дима барабанил пальцами по столу, — давай так, уберёшь её с винтовки издалека, чтобы вообще на территорию не заходить, и заляжем, пошли они на хрен со своей второй половиной.

— А может вообще не убивать?

— Как? — Дима приоткрыл рот от удивления.

— Увезти её оттуда и всё.

— Подожди, — закрутил головой Дима, глядя себе в тарелку, — я не понимаю… или ты поводы ищешь?

— Какие поводы? — огрызнулся Никита.

— Такие, я ещё вчера заметил, что ты весь вечер на её фотку пялишься… Ник, ты в своём уме? В голову ударило? Пойди, вон, в душ сходи.

Никита поднял брови и посмотрел на друга.

— Ну так и убивай сам, — сказал он и усмехнулся.

— Сдулся? — нахмурился Дима. — Как богатых дедов ножом потрошить, так всё путём, а как тёлку пришить, так мы моралисты? — Он слегка повысил голос.

— Дело не в цели, а в контексте. Жила себе девочка, никому зла не делала.

— Ага, и полдома спалила слезами, — съязвил Дима, отведя взгляд.

— Не по своей же воле, — вздохнул Никита, сомкнув пальцы в замок, — откуда она могла знать, что всё так получится. Её пять лет, — он постучал руками по коленям, — пять лет! Ты вдумайся просто, резали на опыты, травили какой-то дрянью, девчонку! А она всё вытерпела до конца. И ты спрашиваешь, ищу ли я поводы? Да сама её жизнь один сплошной повод, идиот!

— Придурок… — процедил Дима сквозь зубы, — геройствовать решил? Благородного из себя строишь? Приглянулась бабёнка, хочешь, чтобы нас за ней потянуло?

— Нас и так скоро потянут, не ломай комедию, — оборвал его Никита, — про Бочкина забыл уже? Там не я засветился, Димка, — он ехидно прищурился, назвав друга по имени.

Дима выругался. Перед его глазами всплыла залитая кровью мостовая и стонущий от боли седой старик, которому выстрелом оторвало руку.

Это было крайнее дело. Несколько недель назад Никите пришёл заказ на полмиллиона. Местный авторитет преклонного возраста — цель — в назначенный день прогуливался неподалёку от маленького скверика. Прогремел выстрел, птицы в ужасе покинули ветви деревьев и врассыпную бросились подальше от неспокойного места. Авторитет по фамилии Бочкин рухнул в лужу собственной крови и завопил. Стоящий неподалёку Дима выхватил складной нож и твёрдым шагом приблизился к старику. Щёлчок ножа, блеск слёз, перемешанных с кровью, на лице жертвы, и резкое движение руки, — готово.

Замершего над мёртвым телом Димку из ступора вырывает истошный визг прохожей бабки в красно-чёрном платочке, она стоит в нескольких метрах от трупа и, сложив руки на груди, в слезах верещит: «Убили! Убили!»

Бросив на паникёршу полный ненависти звериный взгляд, Димка отскакивает от Бочкина и несётся прочь, подальше от мостовой.

Ещё выстрел. Беглец не видел, в кого попала пуля, но он знал, в кого она должна была попасть. Крик бабки оборвался. Перед глазами мелькали деревья, кусты, красные от крови руки.

— Сам из дома носу не высовываешь, скандалист, — отозвался Никита, разбив своим голосом жуткий витраж неприятных воспоминаний друга. — Давно пора из города когти рвать. Олег этот… урод какой-то, засел у меня в голове, всё покоя не даёт.

— Что, — хрипнул Димка и тут же прокашлялся. Понизив тон, он продолжил: — Думаешь, он на Бочкина работал?

— Да ничего не думаю, — Никита поднялся из-за стола и медленно приблизился к окну. Отодвинув пальцами короткий узорчатый тюль, он уставился на заросли черёмухи за невысоким сетчатым забором санатория. — Была мысля, — его голос дрожал, — ох… Дима, кем же мы стали?..

— Ну брось, — расстроено отмахнулся тот, — ещё раскаиваться начни. Знали всё, когда начинали.

— Да тут же душа невинная, — Никита не отводил взгляда от окна, скрывая наворачивающиеся слёзы, — сидит такая… в платье этом. Я же никогда не тосковал так по этим… а теперь как Раскольников какой-то, сам себя терзаю.

— Убийца плачет, — пробубнил Дима, — как в кино. Зацепила тебя Кьяра-то? Да ладно, молчи, сам видел фотки, хорошая… Ещё штукатурки намазали, черти, били наверное, сволочи, а теперь ещё убивать.

Никита громко шмыгнул забитым носом и тяжело проглотил слюну. Друг отвернулся от него и устремил взгляд в противоположную сторону, в темноту неуютной съёмной квартиры.

— Ладно, давай не будем убивать, — проговорил Дима настолько быстро, что до его друга не сразу дошёл весь смысл фразы.

— Давай, — наконец, ответил тот, по-прежнему не сводя взгляда с зарослей черёмухи. — Я не смогу, Димка… — Никита будто с болью выдавливал из себя каждое слово. — Надо её… как-нибудь оттуда… Я, наверное, подкараулю в кустах, подзову к себе и потом через забор, в машину, и вези.

— С деньгами-то что?

— Плевать.

— Тогда надо сразу собраться, чтобы под вечер не носиться тут… — забеспокоился Дима, вскочив со стула. — Давай, давай… значит, я сейчас быстро домой… припаркуюсь сразу у забора, тут улица не особо людная, но всё равно неспокойно как-то сейчас сетку резать, давай её вечером?

— Притормози, — успокоил его Никита, отвернувшись от окна, — посиди минутку, сейчас натворишь ещё чего. До вечера время есть, через часик езжай, а я как раз пойду в черёмухе этой засяду.

— Зачем? — удивился Дима.

— Если за нами и будут наблюдать, то вечером… в идеале, хотя чёрт его знает, уже не важно. Я Кьяру сцапаю, когда она пойдёт на процедуры.

— А если её там хватятся?

— Пусть, нам-то что.

— Ну да, — кивал Дима, кусая дрожащие губы.

 

Утреннее солнце освещало мрачную кухню. В давящей на виски тишине, обхватив руками уложенную на стол голову, тихо постанывал проводивший друга Никита. Димка в это время уже мчался в их загородный дом.

Терзаемый ужасными муками, Никита никак не мог двинуться с места. Его атаковала непобедимая армия воспоминаний. Каждый выстрел теперь был выстрелом ему в голову, каждое ножевое ранение ранило его живот, каждая невинная жертва теперь сидела на полу за его спиной, скрестив ноги, как йог, и ждала, когда же её убийца соизволит повернуться и как следует поприветствовать давнего знакомого.

И один лишь светлый образ юной Кьяры ярким светочем испепелял мерзких призраков прошлого, сравнивал с землёй горы трупов самых разных людей, клоками выдирал из памяти неудобные мысли и превращал их в хиленькие облачка прозрачной пыли.

Никита представлял Кьяру, как отсталую от жизни, перепуганную и забитую куколку, глотнувшую воздуха лишь в застенках санатория, стены которого вскоре и должны были стать её огромным гробом.

«Нет, такой лучик не должен сгинуть во тьме, — вспышкой старинной фотокамеры возникали мысли в больной Никитиной голове, — как же рано она умрёт… нельзя, нельзя!»

Пересилив себя, он дотянулся дрожащей рукой до телефона и открыл на нём заветное фото синеглазой девушки. Неописуемый прилив сил снизошёл на молодого человека в то мгновение, когда его глаза встретились с глазами на картинке. Сердце кольнуло, лёгкие, будто оправдывая своё название, с невиданной лёгкостью и упоением пропустили через себя целую бочку свежего воздуха; он узнал это чувство.

Перед глазами возник мерзкий образ тщедушного Самсонова. Никита вдруг разозлился и стукнул кулаком по столу. До этого момента ему в голову не приходило мысли обо всех мерзостях и низостях, которые мог совершить этот ужасный человек по отношению к беззащитной подопытной. Всё его мнимое благородство, заключающееся лишь в одной просьбе — убить несчастную, тем самым спася её от мифического руководства — тут же показалось Никите смешным и чрезвычайно пошлым.

В гневе он сорвался с места и уже через пару минут пробирался через кусты за сетчатым забором прямиком к зарослям черёмухи. Спустя некоторое время к забору подъехала белая иномарка — это Димка прибыл со всем необходимым. Никита слышал, как он хлопнул дверью и куда-то побежал, а затем вернулся, видимо, обнаружив, что квартира пуста, и снова залез в авто.

Внутри вчерашнего убийцы всё клокотало, словно добрый ангел, ниспосланный милой Кьярой, вышел на смертельный бой с тем мерзким сгустком зла и похоти, что копился в Никитином сердце долгие годы. Душа его металась, подобно ветру: то хотелось бросить всё и убежать, то броситься на землю и молча застрелиться, то кинуться в санаторий через парадные двери и самолично выкрасть оттуда измученную девушку.

И вот, наконец, словно белое пушистое облачко среди тёмного синего неба, по выложенной камнем дорожке вдоль зарослей черёмухи мирно брела она — Кьяра. Одетая в мятое серое платьице, чуть выше колен, она шла, сгорбившись и покачиваясь, будто хмельная, и смотрела исключительно себе под ноги, игнорируя прекрасную природу вокруг.

— Кьяра, — прошептал Никита, помахав ей рукой. Он не надеялся, что девушка услышит его с первого раза, однако, к большой неожиданности, она замерла и медленно повернула голову к зарослям.

— Нет… — девушка покрутила головой, и было видно, как её маленькие алые губы на болезненно бледном лице испуганно задрожали. — Не убивай меня.

— Кьяра… — повторил Никита, ужаснувшись от услышанного; он говорил тихо, будто стыдясь своего голоса и боясь обидеть прекрасную даму неправильным тоном. — Я заберу тебя отсюда, от Самсонова, я не убью тебя, Кьяра. — Никита с упоением произносил её имя.

Девушка медленно повернула голову на здание главного корпуса, а затем, не оборачиваясь, попятилась в заросли.

— Дай мне руку, — прошептала она, вытянув назад тоненькую бледную ручку, покрытую как давними шрамами, так и свежими ссадинами.

— Боже… — шептал себе под нос Никита, хватая Кьяру за руку. Этот акт стал для него настоящей честью. Он и сам не знал, почему так возвышалась для него эта девушка над всеми остальными людьми, стало ли тому причиной отменившееся убийство или нелёгкая судьба безобидной жертвы обстоятельств. Но одно было ясно точно — он увидел в ней тот непорочный чистый светоч, что позволит ему — убийце — наконец-то искупить все свои грехи и загладить вину перед самой человеческой природой.

Завидевший выбирающуюся из зарослей парочку, Дима выскочил из машины с кусачками и парой ловких движений перекусил сетку забора в нужных местах.

Никита посадил Кьяру на заднее сидение, а сам, подобно недостойному столь великой чести — сидеть рядом с такой девушкой — сел впереди.

Димка тронулся, поддал газу, и спустя минуту машина уже мчалась по трассе прочь из города.

Они остановились в лесочке близ заброшенной деревни. Там, укрытая серым тентом, стояла подержанная «Нива», Димка подготовил её после убийства Бочкина, боясь, что их основную машину объявят в розыск. В багажнике спрятанной машины были подготовлены две палатки, спальные мешки, туристические наборы и несколько десятков банок с консервами.

Мужчины разбили небольшой лагерь, поставили палатку и развели костёр. Никита сделал несколько бутербродов и предложил их Кьяре, та не отказалась и с охотой принялась за обед. К концу трапезы она стала задавать вопросы и вообще сделалась более разговорчивой.

Тот образ отсталой от жизни куколки, необразованной забитой простушки со страшным недугом, что рисовал себе Никита, сидя утром на кухне, постепенно развеялся, как дым от костра. Юная Кьяра, не запинаясь, рассказывала об интересных, по её мнению, личностях, которых она повстречала в санатории.

— Была девочка, младше меня, — говорила Кьяра, по-детски мило улыбаясь и стыдливо отводя глаза от уставившихся на неё мужчин, — очень скандальная. И был парень, старше… они спорили о моих правах. Сначала они шептались, думали, что меня… насиловали. Парень кричал, что насилие будет всегда, потому что никакой закон не спасёт от человеческого безумия, а девушка кричала, что проблема в самой сути мужчины, и все они насильники.

— Но… — сконфузился Дима, — мы с Ником не насильники, ты не думай про нас…

— А ещё был старик и молодой… такой, с блестящей бородкой, — продолжила Кьяра, улыбнувшись Димкиному замечанию, — они спорили о болезнях, о СПИДе. Старик сказал, что все люди всю жизнь ищут утешения, кто-то в любви, кто-то в дружбе, кто-то в церкви, а кто-то бежит… как же это… плакаться к государству.

Дима с Никитой переглянулись.

— Он говорил, что люди с этой болезнью — бомбы, — рассказывала Кьяра, — поэтому, чтобы они не взорвались и не заразили всех со зла, государство должно их задабривать, пока не придумает лекарство. Но старик не хотел задабривать, он считал, что жалеть можно только тех, кто с рождения болен или, например, из-за врачебной ошибки. А молодой говорил, что эту болезнь и болезнью пора перестать считать, ведь больные чувствуют себя неполноценными, когда их называют больными.

— Ну… — вновь вступил Дима, — тут они оба, конечно, не правы.

— Да, — улыбнулась девушка. — Знаете, что такое дихотомия? Профессор Самсонов рассказывал мне.

Услышав знакомую фамилию, Никита поморщился. Девушку будто прорвало:

— Это деление на две части, — пояснила Кьяра, — профессор говорил, что все мы любим барахтаться в дихотомии, делить мир на чёрное и белое, на абсолютное зло и на абсолютное добро. Вот и этот парень с девушкой, они не правы. А я выйду из их дихотомии и скажу, что мне не надо отменять мужчин, я просто хочу гарантий, что за любое насилие злодей понесёт наказание. А этот молодой человек со своей показной терпимостью. Ведь любая терпимость наперекор своим взглядам всегда есть лицемерие, но такова цена просвещения. В том ведь и состоит наша человеческая сущность — мы лжём, всегда, везде и каждому, во зло и во вред. Чем больше лжи, тем больше гуманизма и тем больше шанс, что нужный человек изобретёт что-то сверхполезное для общества и двинет прогресс вперёд. Те, кто заболел по своей вине, уже достаточно наказаны, у каждого своя война и не нам их судить. Почему бы и среди них не найтись великому гению? Это палка о двух концах, как и любое другое суждение, но правда по центру, всегда.

И чем больше она говорила, тем больше въедалась Никите в самую душу. Он слушал её с упоением, восхищаясь каждой фразой, каждым словом и каждым звуком. Кьяра почти не жестикулировала, сложив руки на животе, чем производило особое впечатление. Будто сама вселенская мудрость, не требующая человеческих, таких земных и обычных жестов, сейчас вещает алыми устами прекрасного ангелочка в сером платьице.

— А что насчёт убийства? — вдруг спросил Дима. Никита удивлённо посмотрел на него и хотел что-то сказать, но не посмел.

— А зачем убийство? — испугалась Кьяра. Её глаза забегали.

— Нет, нет, я о другом, — улыбнулся Дима, — водил я знакомство с одной особой, такой покладистой девушкой, очень милой. Но вот была у неё одна беда – мать выпивала. Её бы по-хорошему взять за шкирку, как котёнка, и от бутылки оттащить, но некому. Двое сыновей, что называется – тюфяки, а у мужа сердце больное, он бы и рад с ней поссориться, так сказать, в лечебных целях, но за жизнь боится. И девочка, как ни пыталась разговаривать, так всё бесполезно. А работала мать у какого-то… не то бандита, не то ростовщика, продавщицей. Не официально, конечно, поэтому он над ней издевался, как мог: то зарплату не додаст, то накричит без причины. И уйти от него она не могла — боялась. Вот и получается, семья загнивает, тыла никакого и от работы один негатив... И тогда я подумал, что если бы этого бандита хлопнули, то всем бы стало легче... как и Раскольников у Достоевского думал. А затем всё взвесил, решил, что вина то отнюдь не на нём, он просто одно из составляющих всей этой проблемы. Да и убей я его, чтобы за этим последовало бы? Может, она бы вообще работать перестала и совсем из семьи ушла. Вот тебе задачка.

— У тебя статьи, случаем, не было? Про «тварей дрожащих» и всех остальных? — перебил его Никита.

— Нет, — улыбнулся Димка. — Я где-то другое деление видел: на творца, спасителя творца и пешек, которые играют в глобальном смысле незначительные роли.

— А судьи кто? — улыбнулась ему в ответ Кьяра, отчего Никита вновь поморщился. — Кто будет решать, какого сорта человек? На первый взгляд и пешка кажется творцом, а творец пешкой. Уровнем страдания, может быть? Кто больше страдает, тот и ниже по сорту? А что если сквозь эти страдания творец идёт к великому открытию? Вот и терпят творцы идиотов, а идиоты мнят себя творцами.

— Выходит, вообще никого убивать нельзя? — вмешался в разговор Никита. Ему жутко хотелось обсудить что-нибудь с Кьярой.

— Конечно, а ты как думал? — как на зло, ответил Дима. — Иначе, допустим, один творец убьёт другого творца... что тогда? Вдруг им только вместе суждено было изобрести?

— И убивают же, — вздохнула Кьяра. — Вот нас за это и наказывают. Профессор говорил, что мы, может, ещё тысячу лет назад космос освоили, если бы убивали поменьше.

— А мы ведь тоже убийцы, Кьяра, — заявил Никита, не дожидаясь очередного комментария своего друга.

Девушка раскрыла рот от удивления и слегка пошатнулась.

— Вот и взяли мы на себя роль судей, — продолжил Никита, опустив глаза, — и только сейчас опомнились. А всё дело в тебе.

Кьяра медленно поднялась на ноги и, прикрыв рот рукой, проговорила:

— Вы меня убивать сюда везли? Вы знали про слёзы, да?

— Нет, нет, ты что! — воскликнул Никита, подскочив и тут же свалившись перед ней на колени. — Кьяра, ты нас спасла!.. Мы… — он указал правой рукой на Диму и ей же принялся бить себя по груди, — мы знаем про слёзы, но это же… это так не важно, Кьяра! Мы истребляли паразитов! Но ты же не паразит, Кьяра, ты — творец!

Но девушка уже не слушала его, она бросилась в лес и притаилась в небольшой ямке за широким дубом.

 

Темнело. Димка начал собираться в дорогу.

— Я не поеду без неё, — крутил головой Никита, сидящий у догорающего костра.

— Знаешь, брат, я достаточно наигрался в героя, — отвечал ему Дима, загружая рюкзак, забитый валютой, в багажник «Нивы». — Мы спасли её, теперь пора и себя спасти. Думай, в общем, пока я собираюсь.

Никита закрыл лицо руками, он уже давно сделал свой выбор, ещё тогда, утром на кухне.

— Ну, бывай, — улыбнулся Димка, пожав другу руку, — может быть, когда-нибудь…

Когда «Нива», цепляя кузовом ветки, скрылась из виду, и гул её мотора окончательно утих, Никита достал из иномарки фонарик и пошёл вглубь леса. Кьяра сидела у того же дуба, она никуда не уходила, лишь выбралась из ямки и присела на толстое бревно, поджав ноги.

Никита, безусловно обрадованный находкой, присел рядом и погасил фонарь.

— Кьяра, — вздохнул он. — Говорят, что умные женщины отталкивают мужчин. Но знай, что отталкивают они только мужчин глупых. Мне тошно от того, что такая сволочь, как я, заслужила такое счастье — говорить с тобой. Женщины… я ими и не интересовался, всегда как-то сам с собой, оружием увлекался, кино любил смотреть, а все эти отношения… И подруги у меня были, нет, не подумай только, просто подруги, и всё не могли они себе найти хорошего мужчину. А я смотрел на их парней и думал, где же вы их откапываете, таких никчёмных? Люди вообще любят всяких идиотов, а потом обжигаются пару раз и начинают ненавидеть всех. Но у них был пример хорошего мужчины — меня, а у меня хороших женщин. Потом, когда пришёл мой черёд обжечься, я благодарил Всевышнего за то, что он даровал мне хороших подруг. Но осадок всё равно остаётся, поэтому к следующему партнёру ты придираешься ещё больше, ожидая предательства. Я представляю, через какие мучения ты прошла, но поверь, всё это позади.

— И боль тоже утихнет? — прошептала она, закусив губу.

— Да, — кивнул Никита, — к утру уже всё пройдёт.

Они переместились к костру, где горячие угли ещё тлели, покрываясь красными трещинками от малейшего дуновения.

Никита сел на землю рядом с Кьярой и уложил голову ей на колени. Девушка не сопротивлялась.

— Я наконец-то понял, — выдохнул он. — Мне не было жалко всех убитых мною людей, они были в тысячу раз хуже меня, но как же мне рвёт душу от одной только мысли, что я взял заказ на твоё, Кьяра, убийство; что я согласился сжечь не падаль и погань, а чистую душу. И за это мне нет прощения.

— Ну что ты, — шептала она, поглаживая его по волосам, — всё пройдёт. Я прощаю тебя, прощаю.

Никита поднял на неё красные заплаканные глаза и медленно подался вверх к заветным алым губам.

Кьяра целовала его с такой неземной нежностью, что, казалось, земля уходила из-под их ног, растворяясь в неведомом химическом растворе, созданным долгожданным слиянием губ. Огрубевшее за пять лет мёрзлое сердце девушки медленно таяло. Безумный круговорот будоражащих кровь чувств заволок её в приятное туманное состояние нескончаемого блаженства, погрузившись в сладкие объятия которого, она и не заметила, как первая за последние несколько месяцев слезинка вдруг покатилась по её порозовевшей щеке.

Послышалось знакомое шипение.


Created: 12/06/2021 17:53:33
Page views: 91
CREATE NEW PAGE